Голова Медузы Горгоны
Шрифт:
За окном вагона тянулись столбы. Показались знакомые холмы, небольшая рощица вдали. И снова поплыла широкая бескрайняя степь. Пассажирский поезд начал крутой разворот и, сбавляя скорость, пополз к разъезду «9-й километр». Каждый кустик, пожалуй, на этой Святокрестовской ветке был знаком Жану Адитайсу. По делам службы не раз он проводил здесь в эшелонах долгие часы.
В вагоне было душно. Пассажиры, разморенные жарой, дремали. Жан подоткнул удобнее под голову пиджак, закрыл глаза. Вагон мотало из стороны в сторону, колеса монотонно выстукивали на стыках свою баюкающую мелодию.
Загудел паровоз, и будто в ответ ему грянул ружейный залп. Пассажиры зашевелились, протирая сонные глаза. Снова загремели выстрелы, и Жан кинулся к окну. Впереди, на пологом склоне холма, виднелись всадники. Они мчались к эшелону, размахивая клинками, а две тачанки уже поливали вагоны пулеметными очередями.
— Банда! — резанул чей-то испуганный крик. Пассажиры загомонили. Старик в углу купе испуганно крестился:
— Господи Иисусе! Пронеси и помилуй мя грешного…
Паровоз, тревожно гудя, вдруг замедлил ход. Снова защелкали выстрелы: бандиты расправлялись с машинистами. Словно саранча, банда облепила состав со всех сторон. Из вагонов раздались лишь одиночные выстрелы.
Наконец поезд стал. Бандиты кинулись в вагоны. Первый из них рухнул в проходе, второй скользнул по стенке, зажав рукою грудь. Третий… Всего их было семь… А когда показался восьмой, Жан швырнул ему в голову теперь уже совершенно бесполезный наган.
Он отбивался долго, пока его не сбили с ног. Тут же скрутили и поволокли к выходу. Он видел, как бандиты тащили вещи пассажиров, обыскивали перепуганных людей, отбирали ценности, деньги, хорошую одежду.
Жан Иванович Адитайс.
У последнего купе Жан уперся в полку ногами и отшвырнул своих конвоиров. Те с новым остервенением накинулись на него и, толкая прикладами, повели мимо повозок и громко орущих людей.
Подскакал офицер на разгоряченном белом коне.
— Кто такой?
— Стрелял, господин капитан. Семерых ухлопал, — ответил старший конвоя, вытянув руки по швам.
— Коммунист! — зло прошипел офицер. — В расход его! Туда!
Он стеганул по крупу коня и врезался в толпу.
— А это что за царевна-лебедь? — он приподнял за подбородок голову красивой молодой казачки, которую держали за руки двое бандитов.
— Так что на забаву приберегли, господин штабс-капитан! Нешто жидам ее оставлять? И сами с усами…
— Ладно, в обоз ее.
Жана повели к хвосту поезда. Там в окружении вооруженных до зубов бандитов стояло человек тридцать. Избитые, истерзанные, связанные. Среди них Жан увидел знакомых партийных работников, членов Совдепа, ехавших, видимо, в командировку. Конвоиры толкнули его к ним, а сами стремглав кинулись к вагонам. Оттуда все еще неслись крики и стоны женщин, плач детей.
— Насилуют, сволочи, — проскрипел зубами сосед. — Пулемет бы один сейчас…
И тут, перекрывая сплошной гам и гвалт, от вагонов донесся истошный женский крик:
— Леша-а-а!
— Анна! — откликнулся на зов сосед Жана и вдруг сильным ударом головы сбил оказавшегося на пути бандита и побежал к вагону, откуда донесся крик жены. Бандит выстрелил вслед. Мужчина споткнулся, сделал шаг, другой и упал на шпалы.
Кто-то крикнул:
— Умрем достойно, товарищи!
И Жан вместе с другими бросился к вагонам. Но что они могли сделать, безоружные, связанные! Замелькали приклады, нагайки, шашки. Их снова сбили в кучу и окружили плотной стеной. Подъехал на коне офицер. Это был капитан Городецкий.
— Давай их сюда, на бугор! Пусть смотрят!
Их погнали плетьми на откос. Оттуда было видно, как запылали вагоны, как пассажиров разбили на группы и повели к обозу, что стоял в полуверсте от железной дороги.
Бандиты вскинули винтовки.
— Стой! — крикнул капитан. — На жидов патроны тратить?
Он спешился, подбежал к арестованным и ткнул плетью одного, другого…
— Ты, ты, ты. Выходи!
Блеснули на ярком солнце клинки, засвистел воздух.
Вокруг собрались любопытные. С хохотом, улюлюканьем встречали они каждый неверный удар.
— Песню, — хрипло прошептал Жан. — Песню, товарищи! — повторил он громче.
Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!Песню подхватили все. И в степи, среди хохота бандитов, среди криков и стонов сотен людей, неудержимо, грозно поплыл «Интернационал».
Это есть наш последний И решительный бой…— Отставить! — рявкнул, изменившись в лице, Городецкий.
Но песня гордо плыла над окровавленной степью. Лицо капитана перекосила дикая злоба.
— Прекратить!
Но с каждой секундой крепли звуки партийного гимна. Смолкли хохот и улюлюканье, многие в растерянности опустили клинки.
— Огонь! — крикнул капитан. — Огонь!
Раздался нестройный залп. Люди падали, группа редела, но песня не смолкала. И снова залп. Пуля застряла в плече, другая тупо ударила в ногу. Жан упал, но, превозмогая боль, снова поднялся на колени. Он пел и не видел, что стоит среди мертвых бойцов. Он пел и не слышал, что остальные смолкли навеки.
Один из всадников рванул из ножен шашку и дал коню шпоры.
— Ы-ых! — рубанул бандит на скаку.
Жан силился подняться на одной руке, но не смог, бандит уже соскочил с коня, подошел к нему, прислушался, что же это шепчет изрубленный человек. Он наклонился над Жаном, и разбитые в месиво губы выплюнули в бородатое лицо бандита горячий сгусток крови.
— Лай дзыво Падомью валст! [1]
Сверкнул клинок. От удара лопнула ткань пиджака, и в кармане забелел, быстро покрываясь кровью, листок.
1
Да здравствует Советская власть! ( латыш.)