Голова
Шрифт:
— Выскажите мне все, что думаете, — попросил он. — Где я, в моем положении, могу узнать правду о себе?
Терра, шагая рядом с ним по комнате:
— В тысяча девятьсот втором году вы, ваша светлость, заявили одному парижскому журналисту, что марокканский вопрос [41] мало интересует Германию и она радуется единодушию других стран. Другие не заставили себя долго уговаривать. Спустя два года после ваших слов Франция и Англия заключили соглашение по поводу Марокко. Это было в апреле текущего года. После этого вы, ваша светлость, недолго думая, заявили в рейхстаге, что мы должны и будем охранять наши торговые интересы. Однако необходимо отметить, что у нас не было торговых интересов в Марокко. Они начали создаваться
41
…марокканский вопрос… — Речь идет о борьбе империалистических держав (главным образом Франции, Германии и Испании) за влияние в Марокко. Франция и Англия заключили соглашение по поводу Марокко… — соглашение, положившее начало англо-французскому союзу, направленному против Германии, и во многом определившее расстановку сил перед первой мировой войной; известно под названием «сердечного согласия», или «Антанты» (Entente cordiale). Согласно декларации о Египте и Марокко Франция обязывалась не чинить препятствий действиям Англии в Египте, а Англия признавала особые права Франции в Марокко и гарантировала ей свободу судоходства по Суэцкому каналу.
— Вполне в духе времени, что промышленность пытается руководить нами. — Государственный муж вздохнул. И в поисках облегчения: — Я высказал в рейхстаге весьма определенные мысли, о которых вы не упоминаете и которые могли быть восприняты как легкое предостережение государствам, заключающим договоры. Своими напоминаниями вы хотите дать мне понять, будто я сам не знаю, чего хочу, будто я шаток и нерешителен, — словом, канатный плясун, и к тому же плохой.
— Боже избави! — запротестовал Терра. — Я глубоко потрясен тем, что являюсь свидетелем сомнений, которые вы, ваша светлость, надо полагать, высказываете только с целью ввести меня в заблуждение. Я-то как раз считаю, что у вашей светлости исключительно крепкие нервы, — иначе как удалось бы вам остаться здравым и невредимым среди того безумия, которое напирает на вас со всех сторон!
Ланна остановился и кивнул.
— Германия жаждет успеха. Сейчас — это страна, для которой единственным критерием является успех. Если где-то обходятся без нашего участия, это значит, что мы терпим там неудачи. Что же мне — мириться с неудачами? Я должен угрожать, это тоже своего рода участие. Стучать кулаком по столу, с точки зрения нашей страны, — наименьшая опасность для мира. Не участвовать в чем-то — наибольшая. Никто не знает, что мне приходится предотвращать. Нам необходим мир.
Они взглянули друг на друга; мир, они оба в нем нуждались. Но кто еще нуждался в нем? Каждый из них подумал о своей сфере. Терра — о кнаковских филиалах в Марокко и их целях. Ланна — об оживленной перебранке через пролив между обер-адмиралом Фишером и его английским коллегой Пейцтером.
— Между тем ближайшие десять лет мы не можем еще воевать на море, — ответил он вслух на свои мысли.
— А ваша система, единственно возможная при существующих обстоятельствах, не выдержит войны даже и через десять лет. — Терра говорил убедительно, он был уверен, что выражает истинные мысли Ланна; но увидел, что Ланна изумлен.
— Моя система — золотая середина, — отпарировал он.
Чувствуя, что это недостаточно веский довод, он молча отошел к окну. Терра прислушивался к его бормотанью:
— Бессмысленная суета с половины восьмого утра до поздней ночи, перерыв только от двух до трех. Как это Бисмарк умудрялся рождать большие идеи, будучи вынужден заниматься мелочами? Творить мировую историю — и жить среди полицейских протоколов! — Еще тише: — Я искусственно укрепляю сельское хозяйство в противовес промышленности, — ведь в случае войны промышленность нас не накормит. Я не надеюсь, подобно фритредерам, на вечный мир. Но думаю ли серьезно о войне? — Пауза, строгий самоанализ. — Она может разразиться вопреки всем моим предположениям. Если бы я, в угоду старой Пруссии, стоял только за сельское хозяйство, я бы подготовлял войну. Если бы я, в угоду новой Германии, шел в ногу с промышленностью, я непременно бы ее вызвал. Только золотая середина может еще задержать ее. Я из тех, что постоянно вооружаются, но не воюют никогда. Моя система не дает видимых результатов.
При этом плечи его опустились. Терра подошел к нему.
— Ваша система говорит сама за себя, ваша светлость. Потомство будет ее чтить. — При этом он два раза обмолвился.
Но тут Ланна
— Вас ждут, милый друг. — Косой взгляд, под которым Терра затрепетал, и Ланна произнес буквально следующее: — А в самом деле, к чему видимые результаты?
Этим он, казалось, был вполне вознагражден за навязанные ему минуты самоанализа и отошел. Терра все еще дрожал, вспоминая его косой взгляд. Этот взгляд сообщника, должно быть, с давних пор сопутствовал ему. Ведь Ланна же требовал когда-то, чтобы Терра избавил его от такого зятя, как Толлебен! Избавил каким образом? Ланна и теперь не возражает против вмешательства любовника в его отношения с опасной дочерью. Какое коварство, какой отец! Министры шестнадцатого века не могли бы действовать коварнее, а этого считают простоватым.
Ланна опустился в кресло у камина. Жест, приглашающий сесть; и когда Терра, опершись кулаком о спинку кресла, остановился перед ним, Ланна сказал:
— Конечно, мы не отданы a la merci d'une defaite [42] , как Наполеон Третий [43] . Мы пустили корни глубже. Желать или не желать войны зависит от нашего понимания государственной мощи. Но мы-то знаем, что завоевания ничего не прибавят в этой мощи. Только промышленность держится иного взгляда.
42
на милость поражения (франц.)
43
Конечно, мы не отданы a ta merci d'une defaite, как Наполеон III — В результате поражения Франции во франко-прусской войне император Наполеон III, попавший при Седане в плен к пруссакам, лишился престола. Во Франции была установлена республика.
— Совершенно правильно, — сказал Терра; сам он думал об одном: не потому ли этот цинически благожелательный человек его не отпускает, что его ждет дочь.
— Это совсем новые слои. У них еще нет нашего скептицизма. — Князь поморщился. — Они непреложно верят в свои деньги, меж тем как мы уже не абсолютно верим в свою власть. «Боже мой!» — мысленно стонал Терра, переминаясь с ноги на ногу.
— Для соревнования всех народов мира, — поучал государственный муж, — хозяйственная мощь имеет огромное значение, но в конечном итоге она вопроса не решает. Какие идеи проповедует промышленность? — спросил он. — Те, что исходят из пангерманского союза? — Углы рта опустились еще ниже.
— Разрешите напомнить вам, ваша светлость, что время вашей светлости… — не выдержал Терра.
Снова жест, и Ланна продолжал:
— Я осуждаю этих людей за то, что они тратят столько денег, добиваясь большинства голосов в пользу флота. Я не люблю оплаченного национального чувства. Что же получается? Мы хлопочем о флоте для своего престижа, а они строят его в своих интересах.
— Хорошо сформулировано. — Тут Терра прислушался.
— Они раздражают Англию не только открытой агитацией, они вооружают против нас английскую промышленность, сбивая цены у нее на родине, — продолжал Ланна, подогретый поощрением. — Здесь же, для немецких сограждан, их продукция дороже английской. Хороша мораль! Допустите этих людей к власти, и мир прямо содрогнется. Ненасытное чрево! О нас еще вспомнят и пожалеют. Промышленный абсолютизм, именуемый демократией, — это непрерывная война. — Он видел, что нетерпение его слушателя почти сломлено, и улыбался всеми своими ямочками. — Но я совсем забыл, с кем говорю. Вы представитель господина Кнака. Вы, несомненно, желаете вынудить меня, чтобы я разорвался в Марокко шрапнелью.
— Совершенно верно, — сказал Терра, — поскольку я представитель Кнака. — На мгновенье он заколебался: договаривать ли все до конца? Ланна мог завтра же заключить союз с Кнаком, зная его, он считал это возможным. Опасно хорошо ознакомить двух противников друг с другом. «Мне открыться этому коварному отцу, — а Алиса ждет?» Но он заговорил: — И должен сознаться, представительствую не без усердия. — Громко и отчетливо: — Я заведую у него отделом шпионажа и подкупа. — Он не заметил, как Ланна передернуло. — На редкость увлекательная деятельность. Заглядываешь, можно сказать, в самое нутро мира. Я распределяю взятки между членами военных приемочных комиссий.