Голова
Шрифт:
— Ваше сиятельство, покорнейше прошу разрешения заметить…
Но Ланна перебил его:
— Заметьте себе прежде всего, что мы этим законом обязаны самоличной инициативе его величества.
— Ваше сиятельство, покорнейше прошу разрешения заметить, — повторил Терра, не смущаясь, — что я почел своим долгом принять на себя защиту рабочих именно как верный слуга своего короля. Совесть подсказывает мне, что эти простодушные рабочие, готовые во всякое время умереть за своего короля и императора, ничем не оскорбили закона.
— Так уж они готовы умереть? Впрочем, им в этом помогут. — Ланна отбросил очки, теперь ему стало труднее сохранять маску многоопытной мудрости,
— Чем вы руководствовались, милый друг, когда защищали «товарищей»? Впрочем, может быть, вы ничем и не руководствовались. В нашей власти придать делу другую окраску. Все зависит от вас… Господи! — выкрикнул он фистулой. Обо всем позабыв, он вскочил на кресло и нетерпеливо потянулся к стенным часам. Правда, им место было скорей на кухне, они тикали, совсем как будильник. Рейхсканцлер силился их открыть. — Каждый раз одно и то же, — ворчал он. — Из преклонения перед великой эпохой Бисмарка, которую видели эти часы, я иногда завожу их, но у меня не хватает сил слушать их тиканье. — Возясь с часами, он продолжал повествовать: — Я храню здесь реликвии великого человека. Вот его письменный стол, отчаянно исцарапанный, — все семидесятые годы запечатлелись на нем. Но когда вы к нему прикасаетесь, вас словно пронизывает электрический ток.
— Да, в самом деле, — подтвердил Терра.
— С глубоким благоговением перенес я сюда всю эту невзрачную обстановку, в которой протекала его титаническая деятельность, вплоть до папок и спичечниц! У меня хранится даже немного собственной почтовой бумаги великого мужа. — Наконец ему удалось остановить часы; он слез на пол. — Милый друг! — Теперь он двигался по комнате много свободнее, чем раньше. Кто-то постучал, и он сам взял у чиновника принесенную бумагу. — Ну, вот она, у нас в руках, — сказал он вне всякой связи с предыдущим разговором. — Дело слажено, вы можете немедленно отправляться в избирательный округ.
— В избирательный округ? — переспросил Терра.
— Я решил предоставить вам освободившийся мандат в рейхстаг. Пока что подождите противоречить или соглашаться.
— Какая партия избирает меня?
— Имперская партия, именуемая также партией свободных консерваторов. Фракция нуждается в интеллектуальных силах. Кое-кто вспомнил о вас. Не я, — добавил он в ответ на глубокий поклон Терра. Он остановился у письменного стола под портретом Бисмарка во весь рост, работы Ленбаха, и принял осанку государственного мужа: — Рейхсканцлер не занимается личным составом парламента, он стоит над партиями. — И так как Терра изобразил глубочайшее благоговение, он продолжал: — Теперь вы думаете: оно и видно; недаром он разглагольствует здесь и вербует в свою любимую партию удобных ему людей. Но это неверно, в данном случае я забочусь только о вашем благе.
— Ваше сиятельство, — сказал Терра, прижав руку к сердцу, — вы всегда осыпали меня незаслуженными благодеяниями. Вряд ли найдется сердце, которое билось бы с такой горячей признательностью навстречу своему высокопоставленному другу и благодетелю, как мое.
— Вам не придется ничем поступаться, если вы в равной мере будете и свободным и консервативным, — по-прежнему деловым тоном сказал Ланна.
— А если бы и понадобилось поступиться! — воскликнул Терра в порыве преданности.
— Я признаю за вами право на внутренние оговорки. Чем чаще мы будем работать вместе, тем меньше их останется. — Ланна обошел вокруг стола и сел рядом с Терра на диван, так что их колени соприкасались.
— Поймите меня, милый друг, у меня должны быть друзья
— Ваше сиятельство, вы возвышаетесь над партиями и над той почвой, на которой они стоят, — заметил Терра с холодной почтительностью.
— Но они должны голосовать за меня. Ни один депутат не станет добровольно голосовать за министра, которого не знает, который не хочет быть с ним на равной ноге и вдобавок ничем ему не импонирует. — Потом в крайнем раздражении, тем неприятным голосом, каким он говорил, когда бывал раздражен, рейхсканцлер добавил: — Не всякому дано, облачившись в мундир с желтым воротником, нагонять страх на оппозицию и пинать ее своими смазными сапогами. — При этом он бросил взгляд на портрет Бисмарка в натуральную величину, висевший над письменным столом.
Молчание.
— Несомненно, только в силу ограниченной сообразительности, — осторожно начал Терра, — я из всего изложенного здесь вашим сиятельством выношу впечатление, что при подобных обстоятельствах министр должен приветствовать неограниченный парламентаризм, как величайший дар небес.
— Кому вы это говорите! — Ланна вздохнул, но не слишком глубоко и продолжительно. И тут же снова перешел к фактам: — Мне нужны друзья, так как противников у меня довольно даже и в имперской партии! — Новый вздох, уже несколько глубже, а затем: — Вы, господин адвокат Терра, интеллигент ультрасовременной складки. Духовные устремления интересуют вас не меньше, чем реальная действительность. Я не раз беседовал с вами с самых восприимчивых лет вашей юности и льщу себя надеждой, что мое влияние играло некоторую роль в вашем незаурядном развитии.
Взгляд. Терра поклонился.
— Тогда в Либвальде вы необдуманно заняли позицию идеалистического анархизма. Теперь вы знаете, что именно идеалисту особенно важно быть в то же время и деловым человеком.
— Да, это верно, — удивленно сказал Терра. Он широко раскрыл глаза и сосредоточенно ожидал, что последует дальше. А дальше последовало:
— Возьмем ваших подстрекателей. Социал-демократ обсуждает в рейхстаге этот случай, никакого впечатления! Но вы? Допустим, накануне вы произнесли длинную речь, в которой дали безоговорочно положительную оценку моей политике. Вы, как и я, в социальных вопросах чрезвычайно осторожны, зато в вопросах культуры вы мыслите свободно. Всем ясно, что мы с вами действуем заодно. Если же вы после этого станете на защиту подстрекателей, какой получится эффект?
Взгляд. Терра застыл с открытым ртом.
— Эффект будет тот, что принадлежащие к вашей фракции представители тяжелой индустрии будут приперты к стенке, — подчеркнул Ланна. — После вашей речи можно было бы даже усомниться в гуманнейшем законе о тюремном заключении, не будь он случайно детищем его величества, — успокаиваясь, заключил Ланна.
Терра смотрел на него с восхищением: «Значит, меня посылают против Кнака. Черт возьми! Идея, достойная меня». Терра водил языком по губам, все его лицо скорчилось в дьявольской гримасе.
— Так надувают честных людей, которые твердо уповали на то, что они одни умеют обманывать.
— Вслушайтесь в свой тон! Вы как-то странно гнусавите, — остановил его Ланна и кротко добавил: — Разрешите мне обратить ваше внимание на внешнюю сторону. Вы могли сказать и нечто более рискованное, но нельзя это подчеркивать гнусавым голосом и чересчур выразительной мимикой. Вам надо стать безличнее, надо стать деловым человеком, даже оставаясь самим собой.
Все это было сказано в тоне попутного добавления к законченному разговору. Терра понял и встал. То сплетая, то расплетая пальцы, он в смятении произнес: