Голубая акула
Шрифт:
ГЛАВА ВТОРАЯ
Соперник
До Блинова я добрался, когда уж стемнело. Но не вытерпел: тотчас поспешил к Елене. О, теперь-то я имел на это некоторое право! Я вез ей поклоны Снетковых, рассказ об их житье-бытье, и, главное, я чувствовал за собой некие заслуги. Я вошел к ней, словно рыцарь, что вернулся из путешествия, предпринятого по воле прекрасной дамы.
Правда, никакого дракона я не убил и, ежели рассудить хладнокровно, возвращался ни с чем. Но хладнокровия во мне было мало, и упорное предчувствие твердило, что я все же кое-чего достиг.
Рассказать
Нет, о сопоставлениях такого рода надобно помалкивать, если тебя не томит желание окончить свой век в доме умалишенных. И однако, при первой возможности я отправлюсь в Москву. Там я отыщу Миллера. А потом… Ну, словом, посмотрим!
Окна ее гостиной горели ярче обыкновенного. У дома стояла пролетка. У нее гости? Может быть, лучше уйти? Но я слишком долго тешил себя мыслью, что увижу ее сегодня вечером. Я постучал.
— Николай Максимович! — Она порывисто шагнула мне навстречу. — Вы оттуда? Бога ради: вам что-нибудь удалось?..
— Почти что ничего. Простите, я, кажется, не вовремя. Вы заняты?
— Нет, свободна. Входите, прошу вас. Знакомьтесь!
Из-за стола, где на подносе высилась груда конфет, орехов, печенья и Бог весть еще чего, мне навстречу с любезной улыбкой поднялся щегольски одетый пшют (так я тотчас мысленно определил его). Он был не только хорош собой и наряден, как картинка, — у него еще были такие пронзительно-умные серые глаза, сверкающие веселой решительностью, что я почувствовал себя уничтоженным.
— Иосиф Маркович Казанский, — услышал я и без малейшей приязни пожал протянутую руку. «Ну да, — мелькнула омерзительно плоская мысль, — она же еврейка, они очень держатся друг за друга…» Соображения подобного стиля никогда, кажется, не были мне свойственны, и к тем, кто ими пробавлялся, я испытывал холодное пренебрежение. Но чем еще мне было себя утешить? Если не из еврейской солидарности, то чего ради этот Дон Жуан расселся здесь?
— Николай Максимович только что из Задольска. Он пытался что-нибудь выяснить, — произнесла Завалишина, обращаясь к роскошному гостю.
Черт побери, уж не оправдывается ли она перед ним? Конечно, они здесь ворковали, вдруг откуда ни возьмись вваливается дурень, забрызганный дорожной грязью, портит всю идиллию, не желает понять, что ему здесь прибора не поставлено…
— Удалось? — с живостью поинтересовался Казанский.
— Нет, — отрезал я, чувствуя, что сухость моего тона граничит с вызовом. Но «пшют» ничего не заметил.
— А вы, простите, собственно… юрист?
— Товарищ прокурора здешней губернии.
— Стоите на страже законности? — засмеялся он легко, необидно. Но само его присутствие здесь слишком глубоко уязвляло меня, чтобы я мог с ним примириться.
— Не подумайте, будто я не уважаю вашу задачу, — быстро прибавил он, приметив наконец мою надутую физиономию. — Напротив, она мне представляется слишком титанической, слишком трудной. Если начистоту, так вообще неразрешимой…
Он сверкнул глазами на Завалишину, будто спрашивая, можно ли говорить со мной откровенно. Она молча, одним движением век отвечала: да. Этот знак их дружеской доверенности причинил мне такую острую боль, что разом исчезли все пошлые соображения, обида за мой неоцененный подвиг (Господи, да какой там подвиг?), даже злость на «пшюта». Я шел ко дну, и единственное, что оставалось: погибнуть с
— Вот вы, например, преследуете взяточников. Настигнете какого-нибудь Тютькина, несчастную канцелярскую крысу, и за сущую малость ну подвергать его всей строгости закона! А я вам расскажу криминальный случай из собственного опыта. Не для огласки, естественно, хотя и огласка здесь никому бы особенно не повредила. Я служу управляющим у крупного лесопромышленника. Фирма «Сосна», слыхали? Сводить леса без губернаторского дозволенья нельзя, не положено. Конверт с деньгами губернатору не подсунешь, сами понимаете, не Тютькин. Но однажды на некоем приеме оказался я с его превосходительством за одним карточным столом. В кармане у меня три сотни казенных рублей: вот, думаю, оказия! Проиграл все до полушки и тотчас с докладом к Сосновскому — это мой патрон. Так, мол, и так: если считаете, что я действовал неправильно, прошу вычесть проигранную сумму из моего жалованья. Только уж, сделайте милость, в три приема…
— Любопытно, — пробормотал я, не чувствуя ровным счетом никакого любопытства, одну тоску. Елена молчала. — И что же Сосновский?
— «Списать все на представительство! И впредь меньше пяти сотен губернатору не проигрывать!» С тех пор так и повелось. Зато уж все мои бумаги его превосходительство подписывает безотказно: «А, помню, помню! Это тот очаровательный молодой человек, такой благовоспитанный… Конечно, разрешить!»
— Лесов жалко, — устало заметила Елена.
— Леса так и сяк сводят, — с живостью возразил Казанский. — Это требование времени, условие прогресса. Вот хоть ваши Капитонов и сын рубят почем зря, да еще настолько варварски, как «Сосна», скажу не хвалясь, никогда бы не стала.
— Капитонов производит впечатление умного человека, — сказал я, хотя мне было наплевать на Капитонова.
— Возможно. Но знали бы вы, какое мученье давать его дочери уроки музыки! — вздохнула Завалишина. — Если папенька умен, дитя пошло не в него. Она без конца складывает губки бантиком, сладко заводит глазки и восклицает: «Ах, обожаю музыку! Эти гармонические созвучия так много говорят сердцу!» И давай лупить деревянными пальцами по клавишам! Несчастный «Блютнер» стонет, как живое существо, — Капитонов не поскупился, инструмент превосходный. А девица не только глупа. Она еще и хамка при всем своем жеманстве. По крайней мере одну истину она твердо усвоила: раз ее отец мне платит, мое дело терпеть…
— Откажитесь! — вырвалось у меня.
Елена покачала головой:
— Капитонов не скупится также и когда оплачивает мои уроки. Я не могу себе этого позволить. Мадемуазель Капитонова не ошибается.
— А вот вам другая, в некотором роде тоже музыкальная история, — вмешался Иосиф Маркович. — Мое поместье находится неподалеку отдачи Шаляпина… (Снова Шаляпин! В этот день анекдоты о нем меня решительно преследуют. Но каким счастливым я себе казался утром, когда слушал Снеткову, и каким несчастным — сейчас!) Я тогда перестраивал свой дом. Рабочих нанял, архитектора. Но переезжать не стал. Работы ведутся, я терплю, даже гости наезжают по временам. Однажды сидим мы за картами… Вы, пожалуй, подумаете, что я закоренелый игрок, но ей-ей, это не так! — заразительно рассмеялся он. — Шаляпин как раз зашел на огонек, архитектор мой тоже здесь. Вдруг гроза, ливень — и с потолка начинает капать прямо на стол. Шаляпин как заревет: «Подайте мне этого архитектора! Я им сейчас дырку заткну!» Так архитектор с перепугу в окно выпрыгнул, благо невысоко было — бельэтаж. Вскочил в пролетку — и к станции. Насилу догнали, уговорили вернуться…