Голубая акула
Шрифт:
— Нет, вы не улыбайтесь! Ох, мужчины несносны, так и норовят все на свете обратить в шутку! А тут — какие шутки, я вас спрашиваю? Когда мы вернулись в дом, а Мишеньки нет… Она ведь назвала мальчика в память отца… Да, так мы входим, спровадили наконец этого пьянчугу Игната, ему, видите ли, примерещилось, будто он в кабаке — ломится в дверь и вопит: «Человек, водки!» Мужа, как на беду, не было. Лена первая вышла, думала его утихомирить. Она как бы свою вину чувствовала, все же Игнат — кучер старухи Завалишиной, а она ее свекровь, хоть и ведьма, а родня… О чем это я?
Заметив, что
— Вы, Николай Максимович, пожалуйста, прерывайте меня без стеснения. А то я, бывает, так заговорюсь, что и сама не чаю из этих дебрей выбраться. Болтливость, — вдруг прибавила она сентенциозно, — большой порок.
— Продолжайте, — подбодрил я.
По протоколам мне были известны подробности исчезновения мальчика, но тепло уже как бы не вовсе чужого дома и это милое созданье, с такой доверчивой непосредственностью принимающее меня в круг близких людей, — все было так чудесно, что хотелось продлить… Однако когда Снеткова стала рассказывать, в какое состояние пришла Елена Гавриловна, не найдя Миши в кроватке, меня пробрала жуть.
— Она стала как безумная. — При одном воспоминании кровь отхлынула от щек рассказчицы. — Мы даже боялись, что она никогда больше в себя не придет. Я тогда хотела у нас ее оставить, нельзя же, чтобы в желтый дом… Никита Иваныч заспорил было, но тут уж я… — Карие ласковые глаза возмущенно потемнели. — В общем, он сразу понял, что действительно нельзя! А она едва стала опоминаться, как тут же засобиралась. Больная еще совсем, а все равно ни в какую: пора и пора. Упрямая… — На лице Снетковой выразился испуг: как же она выдала возможному жениху столь опасную тайну? — Да не упрямая, я не то… добрая! Не хотела нас стеснять, понимаете?
Юлия Павловна помолчала, взволнованная воспоминанием, и грустно сказала:
— А теперь она никогда уже не приедет. Так мне кажется, типун мне на язык, конечно, а только… Слишком ей здесь было больно, понимаете? Она просто не сможет. А я к ней не могу: дети еще малы, да и Никита Иваныч как дитя, вы не смотрите, что вид у него такой важный. — Она вздохнула. — А как подумаю, что мои Шура и Леля там же были, их ведь тоже могли… Ужас, что только не приходит человеку в голову, правда? Скажите, у вас тоже бывают мысли вдруг до того жестокие, что в них никому-никому на свете признаться нельзя?
Я догадался: она не решалась признаться в своей радости, что беда, пройдя совсем рядом, обрушилась на Мишу, а ее крошек миновала. Однако если так…
— Юлия Павловна, вы сказали, что ваши дети находились в той же комнате?
— Конечно, в детской, где же еще? Туда для Миши третью кроватку поставили, на ней теперь Шура спит, Леля на Шуриной, а на самой маленькой Андрюша.
— А кроватки как стояли? — про себя дивясь, что в протоколе об этом ни слова, опять перебил я. — Чья кроватка была ближе к дверям, это вы помните?
Она удивленно подняла брови:
— Мишина, разумеется. Если бы нет… то есть, я хочу сказать, они же, наверное, спешили. Они ближнего ребенка должны были похитить, разве не так?
— Так.
Ниточка опять оборвалась прежде, чем я мог поймать ее. Если бы кроватки стояли по-другому, это могло означать, что похитителя интересовал именно Миша. Но нет, ничто не указывало на подобное предпочтение. Выбор жертвы был, видимо, случаен.
Не рассчитывая узнать здесь еще что-либо полезное для следствия, я вновь перевел разговор на предмет, занимавший меня сейчас более всего:
— Вы давно знакомы с Еленой Гавриловной?
— Лет пять… нет, уж почти шесть. Я, знаете, училась в Москве на Бестужевских курсах. А Володя, это мой брат, в Польше служил. Он такой милый, но шальной. К игре пристрастился. Мама все Николе Чудотворцу молилась, чтобы вразумил его. А он чем дальше, тем хуже проигрывается. Помню, телеграмма пришла из Варшавы: «Вышли триста рублей, не то застрелюсь. Покойный Владимир». Снеткова засмеялась, потрогала кончиками пальцев вновь жарко разгоревшуюся щеку и покачала головой:
— Нехорошо о своей семье такое рассказывать. Бог знает, что вы теперь о нас подумаете. Но я только потому, что вы от Лены. Это радость такая, что и сказать не умею. Мне уж кажется, будто мы сто лет друг друга знаем!
— Мне тоже, — от всего сердца признался я. — Прошу вас, Юлия Павловна, не лишайте меня своей доверительности. Клянусь, ваши тайны умрут в этой груди!
— Ну вот, опять вы надо мной смеетесь!
Как ни хотелось Юлии Павловне выдать любимую подругу за меня замуж, наш тет-а-тет, молодость, взаимная симпатия, уездная скука — все побуждало ее кокетничать напропалую. Не будь мое сердце столь основательно занято, кто знает, возможно, я и поддался бы ее чарам. И, весьма вероятно, получил бы суровый отпор. Дамы такого склада часто флиртуют бескорыстно, из одной любви к искусству.
— Говорите же! «Покойный Владимир» — и что дальше?
— О, мама… Она, видите ли, хоть и набожна, но нрав у нее ужасно вспыльчивый…
— Вы на нее похожи, не так ли?
— И совсем не так! Ну, разве что самую малость… А будете перебивать, так я и рассказывать не стану! Мама икону сняла, перед которой молилась, к лавке ее привязала и высекла, можете себе представить?
В иное время я, по своему обычаю, впал бы в скорбное раздумье: «Какая, дескать, страна, какие судьбы! Эта мамаша, невежественная помещица-самодурка, с одной стороны, а с другой-то Бестужевские курсы, яркий, независимый нрав, темперамент чертовский — и вся эта гремучая смесь замкнута в тесном быте уездного городка! Какими драмами чревата столь монотонная жизнь для подобного существа!» и пр. Но сейчас я только посмеялся с нею вместе. Она продолжала:
— Вот после этого мама решила, что надобно мне с тетушкой — она у нас безотказная, благо своей семьи нет — в Варшаву поехать, пожить там, чтобы Володя под присмотром был. В мое влияние на него она свято верила, а уж коль скоро Никола Чудотворец подвел… Спорить с мамой бесполезно. В Варшаве при филологическом факультете университета тоже женские курсы есть, там мне и пришлось свое учение заканчивать. Как же я плакала, когда с подругами расставалась, с бестужевками! У меня там тоже славные подруги были. Но с Элке никого не сравнишь!