Голубые дни

В детстве у меня был большой приятель — деревенский пастушонок Сашка. Мы вместе бегали в лес и ловили в нашем озерке рыбу. Однажды я увидел Сашку из открытого в сад окна. Из сада слышался деловитый гул пчел и нестерпимый треск кузнечиков. Над карнизом дома приветливо щебетали касатки-ласточки, а в летнем небе пронзительно свистели стрижи.

Сашка стоял за кустом сирени, выпячивал

глаза и делал мне таинственные знаки рукою.

— Айда дикую утку стрелять! — услыхал я Сашкин шепот.

С невыразимым волнением бежали мы с Сашкой к озерку. В руке я сжимал маленькое ружьецо «монтекристо», которое мне подарил отец. Остановившись на краю сада, едва переводя дыхание, Сашка молча показал на заросшее кустами и осокой наше небольшое озерко. Посреди озерка спокойно плавала дикая утка. Грудь ее была белая, спина темная, а маленькая плоская головка на тонкой шее кончалась клювом, острым, как шило. С бьющимся сердцем я подполз к густому кусту и, раздвинув ветки, стал прицеливаться. Руки дрожали, стучало в ушах. От волнения я промахнулся, крошечная пулька шлепнулась рядом с птицей. Я перезарядил ружье, выстрелил еще и еще, а птица сидела как заколдованная. Удачным выстрелом наконец я ее подстрелил. Зашлепав по воде крыльями, раскидывая брызги, она перевернулась вверх брюхом. Черные лапки судорожно двигались.

— Ура! — не своим голосом завопил за моей спиной Сашка.

Сталкиваясь веслами, мы изо всех сил гнали лодку к моей первой в жизни настоящей охотничьей добыче. Я достал утку; с нее скатывались прозрачные капли воды. Добыча показалась тяжелой.

Наблюдая нашу охоту, на берегу стоял отец и улыбался знакомой добродушной улыбкой.

— Ну как, охотнички? — сказал он, щурясь от дыма папироски. — Какую подстрелили дичину?

Я выскочил из лодки, держа в руках добычу.

— Эге-ге! — сказал отец, разглядывая утку. — Ты гагару ухлопал. Птица у нас редкостная. Только ее есть нельзя — гагары рыбой воняют.

— Совсем не воняют, — обиженно ответил я, обнюхивая добычу.

— А вот зажарь-ка ее — и сам есть не станешь. И собака не станет. Гагары рыбой питаются, поэтому их мясо нехорошо пахнет.

Разговор с отцом омрачил мою охотничью радость. Я никогда не слыхал о вонючих утках, которые пахнут рыбой. «Наверное, отец хочет меня подразнить, — подумалось мне, — он нарочно придумал вонючую утку».

Дома меня встретили веселыми поздравлениями. Даже учительница Евгения Николаевна не заставляла меня в этот день решать скучные задачи. Я сам ощипал утку и потребовал, чтобы ее непременно зажарили к обеду. Мне хотелось всех угостить первой добычей.

— Что с ним поделаешь, — сказал отец. — Приготовьте ему завтра поганую утку. Только пусть ест сам за отдельным столом, а мы будем смотреть издали.

Ночью от пережитых охотничьих впечатлений я спал плохо. Мне грезилась утка, снилось ружье. За кустами дразнился Сашка, показывая язык: «Поганая, поганая твоя утка!»

Утром за завтраком надо мною продолжали шутить. Наливая молоко, накладывая в тарелку горячую душистую картошку, отец говорил:

— Теперь посмотрим, как наш храбрый охотник будет свою дичь кушать.

Передо мною торжественно поставили большую глиняную чашку с зажаренной гагарой. От жаркого шел неприятный рыбный запах. Под насмешливыми взглядами я взял вилку и нож. Нельзя сказать, чтобы дичь была вкусной, но, разумеется, я не смел в этом сознаться. От мяса гагары порядочно воняло рыбой. Одолевая отвращение,

я мужественно проглатывал кусок за куском. Поглядывая на меня, отец снисходительно и ласково улыбался.

— Ну, видно, выйдет из тебя настоящий охотник! — сказал он, вставая, смеясь и теплой широкой ладонью оглаживая мою голову.

На шутки я не отвечал. Я терпеливо доедал добытую мною первую настоящую дичину и был очень доволен похвалою отца, предсказавшего, что из меня выйдет охотник. Позже я никогда не ел мяса вонючих гагар, но в трудных походах и на охоте никогда не бывал очень разборчивым и капризным.

Помню деревенское ясное утро. С отцом мы едем на дрожках по укатанной, крепкой, потемневшей от ночной росы проселочной дороге. Солнце недавно взошло, — легкий, оставшийся с ночи золотистый туман стелется над лугами. В этот утренний час неудержимо хочется спать, и, прикорнув за широкой спиною отца, я клюю и клюю носом.

В широкой, еще залитой легким туманом лощине отец вдруг останавливает лошадь.

— Смотри, — тихо говорит он, натягивая вожжи, показывая рукою на уходящий под гору луг: — Волки!

Утренняя сонливость мгновенно проходит. Я жадно смотрю вперед, на правую сторону, где под косыми лучами раннего солнца затейливо вьется посреди лугов речка. Там, шагах в пятистах от дороги, сгрудилось в беспорядочную кучу стадо овец. От неподвижного стада, точно разбойники с кровавого промысла, пробираются два матерых волка, ничуть не скрываясь. Я хорошо вижу их серые спины, лобастые головы с поджатыми ушами. Передний, огромный волк, зубами придерживая добычу, несет на спине зарезанного барана. Свою тяжелую ношу он легко несет, как игрушку.

— Ах, разбойники, ах, прохвосты! — с волнением восклицает отец.

Торопливо вынимает он из сумки револьвер и, соскочив с дрожек, несколько раз стреляет. Волки немного прибавляют шагу, не выражая намерения бросить добычу. Отец кричит и стреляет еще и еще (я с трудом удерживаю вздрагивающую при каждом выстреле лошадь), и волки вместе с добычей скрываются в ольховых кустах.

Отец еще долго стоит с разряженным револьвером в руках. Разумеется, он очень взволнован. Но еще больше волнуюсь я. Недаром на всю жизнь с необычайной четкостью запечатлелась в моей памяти давняя эта картина: росистое летнее утро, освещенный утренним солнцем луг, отец с револьвером в руках — и два серых разбойника, на наших глазах спокойно уносящих свою добычу…

Еще в детстве мне пришлось много слышать о волчьих охотах. Отец жил в лесной конторе, среди прекрасных охотничьих угодий. Нередко из города бывали к нам гости, и вместе с гостями отец уезжал на охоту. По вечерам за чайным столом, когда охотники возвращались, я слушал рассказы о необычайных охотничьих приключениях, и, кто знает, быть может, тогда зародилась во мне охотничья страсть.

В морозные зимние ночи не раз езживал отец на волков с поросенком. Живо представляю эту забытую нынче старинную охоту. Зима, мириадами алмазов искрится под месяцем снег, постукивает крепкий мороз по деревьям. По зимней накатанной дороге медленно двигаются широкие розвальни с высоким задком из плетенки. В розвальнях охотники в овчинных тулупах. Длинная веревка тащится за санями; подпрыгивая на неровностях дороги, волочится привязанная к веревке свиная мерзлая требушина. Издали кажется, что это за санями бежит маленькая собачонка.