Голубые дни
Шрифт:
Ленкорань
В старой географической литературе было не много сказано о природе, населении и натуральных богатствах далекого Талышского края. В книгах рассказано, что был замечателен этот край непроходимыми горными лесами, в которых в изобилии растут многочисленные породы леса: бук, дуб, клен, липа, ясень, чинара, самшит, а также орех грецкий, фиги и редчайшие растения — персидская акация и железное дерево. В прежние времена вывозили из Ленкорани шелк, рыбу, сарачинское пшено — рис, культура которого на болотных предгорных равнинах существовала с давних времен. Населяли талышские горные и лесные дебри полудикие люди, исповедовавшие магометанство, особую его форму, требовавшую жестоких и кровопролитных самоистязаний, производившихся
Известно также, что в крутые времена самодержавия в Закавказье высылали бунтующих российских мужиков-сектантов, что только в конце девятнадцатого века было приступлено к первым робким опытам орошения плодородной Муганской степи, что до революции грамотность местного населения обозначалась чудовищно малою цифрою, а совсем недавно крестьяне-талыши еще пахали землю хишом — деревянным плугом, напоминающим орудия первобытных дикарей.
Мне, охотнику, о Ленкорани запомнилось примерно такое: край диких дебрей, обитель миллионов птиц, прилетающих на зимовку с далеких рек Сибири и Урала, раздолье для охотничьих страстных душ. В незамерзающем заливе Кизил-Агач (что значит — Золотое дерево) скопляется столь великое множество зимующей птицы, что, подобно живому движущемуся ковру, она сплошь покрывает пространную площадь залива. Миллионы уток различных пород: тяжелый и жирный материк (кряква), мраморная пеганка, юркая шилохвость и хлопотливая широконоска, разодетые в цвета радуги чирки, ржавая свиязь и пегий крохаль, черная морская чернеть, неисчислимые стада кашкалдаков-лысух, гусь серый и гусь-гуменник, белопенные лебеди, кораблями рассекающие воды залива, краснозобая и обыкновенная казарка, прилетающая с далеких, впадающих в Ледовитое море рек, индийский гость «розовый гусь» фламинго, белый и розовый бабура-пеликан, большие и малые цапли многих видов, нырки, гагары, плавающие под самыми сводами пристаней, бесчисленные виды куликов, чайки и бакланы, коростели, водяные курочки, зимородки — все это миллионное множество птиц живет, плавает, летает, сушится на отмелях, наполняет камыши, протоки, составляет большие, кажущиеся неподвижными острова.
Вечерами, на зорях, множество птиц, закрывая небо, наполняет свистом крыльев ночной влажный воздух, проносится на кормежку на болота чалтычных (рисовых) плантаций, расположенных у подножия гор. Раздолье тогда ружейному охотнику! Успевай заряжать ружье да попадать в быстро проносящуюся, свистящую крыльями птицу.
Не менее богаты разнообразием животного мира примыкающие к заливу камыши и леса. В камышах и дубовых рощах, по осени засеивающих желудями землю, пасутся стада кабанов — зверя, которого не касалась брезгливая рука суеверного охотника-талыша. В зарослях камышей таятся бесчисленные стаи шакалов. В дубовых и буковых лесах, напоминающих непроходимые леса тропиков, роет норы ночной зверь — дикобраз, по поверью местных жителей обладающий способностью стрелять в охотника своими длинными иглами-стрелами.
В чаще камышей скрывается свирепый хищник, неутомимый враг пернатого мира — камышовый кот, дерзость и смелость которого соперничают с его проворством и быстротой. Жители предгорья и гор видят следы страшного гостя — тигра, обитателя лесных трущоб, и не слишком большой редкостью почитается встреча с кровожадным леопардом, ежегодно посещающим прибрежные камыши; в лесах и степях в великом множестве плодятся разные пресмыкающиеся; змеями, черепахами, ящерицами, раскрашенными во все цвета, кишат камыши и колючий, покрывающий высохшую землю кустарник; в сухой степи встречается страшная змея гюрза, укус которой почти всегда смертелен.
На перелете
Охота на вечерних и ночных перелетах, требующая особенного опыта и умения владеть в совершенстве ружьем, справедливо почитается одной из труднейших. Неопытному стрелку, в обычных условиях привыкшему палить из-под собаки, невероятным кажется попасть в проносящуюся над головою,
Первый раз нам довелось пойти на перелет с кумбашинским молодым охотником Митей Калиниченко, которого нам рекомендовали еще в Ленкорани. Тогда это был совсем юный хлопец. Крыльцо белой его халупы было увешено битой птицей. Среди висевших на крыльце птиц я насчитал десятка полтора гусей и десятка три уток различных пород. Это была однодневная добыча охотника.
С Митей мы отправились под вечер на берег залива, на его обычную стойку. Завязая по колено в вязкой болотной топи, мы остановились у самого края, в редких, звеневших на ветру камышах. Мы стояли, вслушиваясь в далекие звуки, доносившиеся из туманившегося залива. Звуки то увеличивались, то затихали. Иногда отчетливо слышалось громкое хлюпанье; казалось, что с шумом проносится вдали поезд. Это били по воде крыльями, загоняя на отмели рыбу, огромные пеликаны-бабуры. Звонкое кряканье уток отчетливо выделялось из общего птичьего гама.
На широкой илистой отмели копошились и плавали утки. Они ныряли и, смешно ковыляя, выкарабкивались на берег. В бинокль я наглядел несколько разнообразных пород уток, блещущих своим оперением. Черный хохлач-нырок плавал совсем близко. По краю берега между копошившимися в грязи утками проворно бегал большой кулик-шилоклювка. Клюв его, загнутый кверху, с удивительной ловкостью погружался в жидкую грязь.
С наступлением сумерек начался перелет.
Никогда еще не представлял я себе такого множества птицы. Небо звенело над нами.
Подняв голову, я слушал свист проносившихся крыльев. Несметными косяками птица беспрерывно летела с залива, направляясь на ночную кормежку.
Странное, почти жуткое чувство производил этот, казавшийся космическим, доносившийся с неба свист. Небо было почти беспросветно; я плохо видел в окружавшей нас темноте, и пролетавшие птицы мне представлялись вне выстрела — невольно я пропускал.
Искусство меткой стрельбы требует большого опыта и умения и, как всякое искусство, дается только немногим. Я знавал опытнейших стрелков, без промаха разбивавших глиняные тарелочки на городских стендах и безбожно «мазавших» по внезапно вылетевшему коростелю. Человек, почитающий себя недурным стрелком, должен в совершенстве владеть собою на охоте, а главное — не чувствовать ружья. В момент выстрела все отсекается, чувства сходятся в одну точку, и промедление в долю секунды влечет за собою промах.
Митя, стоявший поодаль, уже сделал несколько выстрелов. Я видел, как острым лезвием вспыхивал огонь и следом тяжело падали на воду убитые птицы. Сделав несколько пустых выстрелов, я наконец свалил тяжелого крохаля. Прислушиваясь к свисту крыльев, приглядываясь к неуловимо проносившимся на фоне облаков теням, я старался постичь искусство стрельбы в ночной темноте. Чем больше я волновался, тем больше получалось промахов.
Мы возвращались поздно. Митя, нагруженный добычею, присоединился к нам. Мне почти невероятным казалось его искусство стрельбы. Сам он объяснял просто: дроби выдавали мало — нужно бить наверняка! Позже, слушая рассказы охотников, просматривая отчеты стрелковых состязаний, я не раз вспоминал ленкоранского охотника Митю, его изумительное умение стрелять без единого промаха.
На биджарах
Под вечер идем на биджары. Это рисовые плантации, обширные, залитые водою пространства. В высоких охотничьих сапогах бредем по воде вполколена. Водою залита широкая низменность, гладкая, как поверхность моря. Горы над нею — как темные тучи.
Залитые водою поля разделены на правильные квадраты. Летом здесь трудятся люди по колени в прогретой солнцем болотной воде. Тучами виснет над людьми малярийный комар. Работа на биджарах особенно трудна. Каждое матовое зернышко риса неоднократно взвешено в обожженных солнцем женских руках.