Голубые дни
Шрифт:
Нам она улыбнулась, поправила черные, блестевшие на открытой голове, стриженные в скобку волосы. На ее смуглом личике чернели раскосые глазки. Ее муж, такой же маленький и простоволосый, с коричневой, высовывавшейся из малицы головой, выказывая плотные зубы, радостно улыбался и беседовал по-ненецки с промышленником Журавлевым, идущим с нами на Землю Франца-Иосифа, много лет зимовавшим на Новой Земле. От приятелей по весеннему воздуху немного попахивало сорокаградусной. Из дома они вышли, чтобы поупражняться в стрельбе из винтовки, которой хвастал Журавлев. Они по очереди стреляли в брошенную на воду чурку,
— Холосо, холосо!..
Чтобы осмотреть внутренность жилища, я зашел в избу, где жил с семьею пригласивший нас промышленник-ненец. Это была просторная, довольно чистая изба, разделенная на две части. У порога стояло ведро, наполненное птичьими яйцами, лежали окровавленные тушки птиц. У стены на полу сидела маленькая женщина, а в углу под нарами, завалившись навзничь и откинув голову, мертвецки спал молодой охотник. Во второй, чистой комнате, куда направились гости, домашне блестел самовар, а на бревенчатых, еще не потемневших стенах висели разноцветные плакаты. Пол в обеих комнатах, стены и подоконники были до блеска пропитаны звериным салом.
Я спустился к берегу и пошел вдоль узкой, покрытой галькой косы к видневшемуся вдали кладбищу.
На берегу, испытывая новые винтовки, стреляли в мишень промышленники-зверобои. Они присаживались на колени и патрон за патроном выпускали в валявшуюся на берегу бочку.
Я полюбовался на стрелков и пошел на остров, где виднелся сложенный из камней старый гурий [5] , высились кладбищенские кресты. Остров был открыт с моря. Сорванные ветром белые клочья пены, подпрыгивая, как мячики, катились над покрытой камнями землею. На кладбище я впервые увидел полярные цветы — желтые маки и круглые подушечки лиловых камнеломок.
5
Гуриями поморы называют сложенные на особо приметных и возвышенных берегах груды камней, служащие опознавательными знаками для мореплавателей.
Холмы над могилами были сложены из камней. Здесь глубоких могил не роют, а гроб обкладывают сверху тяжелыми камнями. Из одной могилы торчал угол деревянного ящика, грубо сколоченного гвоздями, по-видимому детский гробик. Высокие деревянные кресты были источены ветром и морозной пылью, которую в зимние ночи несет над снегами новоземельский бешеный сток. Две пегие пуночки, тряся хвостиками, юрко бегали между могил. Обойдя остров, набрав на память цветов, нежно пахнущих весною, я воротился к поселку, где наши, закончив дела, уже усаживались в шлюпки.
Мы остановились в губе Белушьей, чтобы взять промышленников для зимовки на Земле Франца-Иосифа. Один из них, с, удивительным спокойствием согласившийся ехать на далекую землю, уже грузил в шлюпку свои пожитки и собак. Другой (это был тот самый ненец, который стрелял с Журавлевым в чурашку), сгоряча сам назвавшийся
С ним рядом стояла жена его, нянчившая на руках грудного ребенка. Маленькой рукой она вытирала быстро катившиеся по ее коричневому личику слезы. Два похожих на пингвина ненчонка жались к ногам ее.
— Твои дети? — спросил я конфузливо улыбнувшегося ненца.
— Мои, мои, — ответил он быстро.
— Что же ты не едешь?
— Зена не пускаит. Зена хоцет ехать…
— Нельзя с бабой ехать.
— Поцему нельзя с бабой?
— Начальник не велит.
— А ты нацальник?
— Нет, я не начальник. Начальник другой.
— Нельзя, нельзя с бабой, — уныло соглашался ненец, — беда будет, стрелять друг друга будут…
— Проспишься, друг, радоваться будешь, — успокаивал его, отталкивая шлюпку и вскакивая на весла, веселый матрос. — Это ты сгоряча захотел. Женку бросать нельзя.
Шлюпка, царапая килем, отходила от берега. На корме без шапки (ветер отдувал его светлые волосы) сидел Сергей Журавлев с новоземельскими подарками в руках.
Я в последний раз посмотрел на неприветливый берег, на остававшихся на нем людей. По лицу маленькой женщины текли радостные слезы.
Новоземельские гости
Пятый день в море. Вчера стояли в Белушьей губе. Бурые новоземельские горы-берега — в снеговых, белых латах. Над ними — северное небо, плоские облака.
Такого неба и облаков я не видывал нигде. С суровостью каменных берегов созвучны лица промышленников, их белейшие, как снег в горах, зубы, их серые, как береговой камень-валун, глаза.
Первую новость с новоземельского берега принес Сергей Журавлев: на Маточкином Шаре на днях родила женщина двойню. Сергей смеется — лицо обветренное, как камень.
— Живы?
— Живехоньки! — отвечает Сергей, смеясь.
В кают-компанию он приходит слегка хмельной, высокий, с теплым шарфом на шее. Зубы белые, крепкие. Здесь о нем, о его храбрости ходят легенды. В нем странная смесь решимости с бахвальством, выносливости с неврастенией. Вчера он вошел хмельной, сияющий.
— Будет туман, Сергей?
— Нет, тумана не будет, — с непоколебимой уверенностью объявил Сергей.
А сегодня и дождь и туман — долго стоим недвижимо.
Вечером последний раз мы остановились у Кармакульского становища. Здесь, по предварительному сговору, нас ожидал второй новоземельский промышленник, идущий с нами на Землю Франца-Иосифа.
Туман, ветер и дождь были такие, что на палубу не хотелось показывать носа.
Шлюпка, отойдя от трапа, скрылась в серой пелене дождя и тумана. Сквозь сетку дождя смутно виднелся берег.
Поздней ночью приехали с берега гости. В темноте они поднялись по трапу. С гостями были две женщины и ребенок. Одна из них, скинув мокрую шубку, оказалась в летнем, без рукавов, легоньком платье. Она уже вторую зиму безвыездно жила на Новой Земле, и приход первого корабля был для нее событием. Собравшись в гости на ледокол, она оделась, как женщины в городе одеваются перед театром. На ее миловидное, покрытое каплями воды лицо и на зазябшие голые руки нельзя было смотреть без улыбки. Мы посадили гостей за ярко освещенный стол в кают-компании «Седова», поставили угощение пирожные и конфеты.