Голубые дороги
Шрифт:
Он создал уже немало картин, красочных, посвященных трудной профессии космонавтов, наполнил их мажорной гаммой красок, в каждом сюжете четкость, уверенность в победе человека над стихийными силами природы…
Его картины экспонировались на выставках, выставлялись на отчетных показах в Москве, Орле, Симферополе, Братиславе, Праге, Оттаве, Хельсинки. О нем писали как о признанном художнике, издательства охотно выпускали альбомы его работ… Но зачем все это, если нет Юрия…
Мысли бессвязно скакали, носились, метались. Алексей Архипович вспомнил почему-то
— В любой день и час.
Невысокая, аккуратная женщина, современно одетая, со следами былой красоты, с хорошими манерами и плохим характером, говорит:
— Я просила этой встречи, месье Леонов, чтобы сказать, что вы напомнили мне Антуана.
— Спасибо. Я необычайно счастлив, что вижу спутницу великого Экзюпери.
— Вы знаете Антуана, читали его, да? Он правда неплохо писал?
— В нашей стране любят Экзюпери, его книги изданы огромным тиражом. «Маленький принц» идет в театрах многих городов…
— Антуан сделал много ошибок. Однажды он плохо написал о вашей стране, гостем которой был в 1935 году. Он потом очень переживал. Если бы он знал, что русские станут первыми в космосе… Потом он написал и такие строчки:
«Постепенно я начинаю понимать, как я был наивен, когда верил всяким россказням… Я не стану больше удивляться внешним проявлениям жизни… По собственным ошибкам я вижу, как настойчиво стараются у нас исказить русский опыт. Нет, эту страну надо искать в чем-то другом. Лишь через это другое можно понять, как глубоко ее почва взрыхлена революцией…»
— «Это очень печально — когда забывают друзей», — процитировал Леонов.
Консуэло встрепенулась, словно увидела хорошо знакомого человека.
— Вы помните «Маленького принца»? Да, да, вы художник, я забыла. — Глаза Консуэло повлажнели, но, вспомнив о присутствующих здесь респектабельных мужчинах, она мило и отвлеченно улыбнулась своим мыслям. — Это хорошо, когда художники приходят в авиацию.
— Меня авиация сделала художником, — стеснительно заметил Леонов. — Она и стала темой моего творчества.
— Скажите, для чего вы пишете? Я не обижаю вас этим вопросом? Я не спрашиваю о суммах ваших гонораров.
— Почему я пишу? Мне пишется. Я ищу способ самовыражения. Карандаш, кисть помогают мне познать человека, в том числе и себя, раскрыть духовный мир моих современников, проникнуть в мысли, чувства, сделать человека лучше…
— Что же побудило вас стать художником?
— Моя профессия!..
В декабре 1969 года тяжело заболел Павел Иванович Беляев, командир «Восхода-2». Все свободное время Алексей Архипович посвящает семье друга, командир а. бывает у него в больнице. Врачи предлагают делать операцию. Беляев соглашается. Он весел, разговорчив, просит не беспокоиться о его здоровье, скоро он покинет больницу.
Но самочувствие Павла Ивановича
Как помочь, что сделать?
Алексей Архипович встретился с одним из хирургов больницы, спросил о возможных способах помочь Павлу Ивановичу. Хирург поправил маленькие очки, в упор посмотрел на космонавта.
— Помощь не нужна.
— Как не нужна? Он ведь болен. Может быть, можно что-то взять из моего организма?
— Спасибо, Алексей Архипович. Я все хорошо понимаю, но мы мужчины и должны смотреть правде в глаза — помочь невозможно. Надо ждать худшего. Медицина не всесильна.
— Разрешите побывать у него.
— Пожалуйста.
Павел Иванович лежал в палате один. Леонов приоткрыл дверь, нарочно громко, чтобы и разбудить Беляева и заодно продемонстрировать оптимизм, выкрикнул:
— Можно, товарищ командир.
Павел Иванович повернул голову, увидел Леонова, улыбнулся.
— Можно, все можно второму пилоту.
Говорили о деле.
— Американцы все более открыто говорят о совместных полетах в космосе…
Павел Иванович говорил тихо, но достаточно внятно, размышлял над каждым фактом, вникал в его суть:
— Помнишь, об этом мечтал Константин Эдуардович. В повести «Вне земли» он составил интернациональный экипаж — русский, американец, француз, англичанин, немец и итальянец.
Алексей Архипович, давая больному передышку, перебил его:
— А Фрэнк Борман ведь так и сказал в Звездном городке: «Ныне достижения в космосе американских и советских космонавтов стали достояниями народов, они вышли за национальные границы…» — Леонов говорил и. говорил, стараясь развлечь Павла Ивановича, а сам думал: «Как жаль, что человек еще не совершенен. Сколько бы он успел сделать, если бы не…»
— Леша! — Беляев неожиданно перебил Леонова. — Пока нет Тани, я хочу тебе сказать кое-что.
— Слушаю, командир, — с готовностью согласился Алексей Архипович, наклонился к голове Павла Ивановича и подумал о телепатии.
— Леша, мои дни сочтены. Болезнь прогрессирует. Видимо, я встречаю последний Новый год в своей жизни…
— Паша! — В энергичном порыве, так присущем Леонову, он встал и, размахивая руками: замолчи, дескать, не хочу слушать, — сказал: — Паша, как можно об этом говорить! В тебе болезненно заиграло госпитальное уединение. Мы еще с тобой полетим… — Какой был смысл так грубо врать! Он сделал вдох и услышал скрип двери: на пороге стояла улыбающаяся, порозовевшая на морозе Татьяна Филипповна, жена Беляева. Спасительное вторжение.
— Мне пора уходить? — спросил Леонов.
— Нет, это, наверное, я рано пришла.
Леонов знал Татьяну Филипповну не один год: умная, тактичная, обходительная, добрая, щедро несшая тепло и радость и в свой дом и дом друзей. Она являла собой истинный идеал женского обаяния, освещала скудное офицерское жилье семьи на дальневосточной службе, не потерялась она и в великолепном убранстве космической квартиры.
Татьяна Филипповна была наградой Павлу Ивановичу за его жизненное бескорыстие.