Голубые луга
Шрифт:
Старожиловский муравей тащил прошлогоднее зернышко клена. Вытянул зернышко-парус на свободное место, на тропинку, и в это время дунул ветер, парус хлопнул, и муравья унесло обратно в траву…
Двигаться не хотелось, солнце разморило.
Облако в небе, пушистое, словно одуванчик, рассыпалось вдруг, как одуванчик рассыпается, — на парашютики. Парашютики одуванчика — семена. Может, у облаков тоже бывают семена? Унесет такую облачную пушинку за море, а там она в тучу вырастет. В черную, с молниями.
Федя
Когда старик прошел мимо, Федя встал, постоял, обрывая репейник, и кинулся следом.
Иннокентий шел к дому, мимо риги, через скошенное поле пшеницы. В поле Федя был на виду, и старик его приметил.
— Ну, что же ты робеешь? — сказал Иннокентий громко. — Догоняй!
Федя остановился, так его поразили эти слова. Старик шел, не убавляя шага. Федя подпрыгнул, побежал за стариком, поравнялся с ним.
— Ты — сын нового лесничего, — сказал Иннокентий. — О твоем отце народ хорошо говорит. Кому может, помогает. А помощь в наши времена каждой семье нужна.
Федя видел только босые ноги старика, белые от пыли солдатские штаны под сапоги.
— Смотри, сколько лежит колосков. А взять их не разрешают.
Старик шагнул на поле, поднял два колоска. Один дал Феде. Они вышелушили зерно, пожевали.
Поле кончилось, и теперь начинались луга.
— Посидим? — предложил Иннокентий.
Сели на траву.
— Я знаю, — сказал старик, — ты хочешь узнать у меня, как добыть силу чародея.
Федя закрыл лицо руками и тотчас пожалел, что выдал себя, но старик был серьезен. Федя посмотрел-таки в его глаза и узнал их. Такие глаза бывают у птиц. Под седыми кудрявыми бровями они сияли лучезарно, прекрасно-серые, с пронзительными черными зрачками. Серая борода закрывала старику грудь. Усы терялись в бороде. Зубы у старика были целы. Он и волос не растерял. Они, как грозовые тучи, дыбились над страшно высоким лбом, грубым, мощным, с крутыми шишками ума.
Иннокентий взял из мягкой, теплой пыли, пахнущей колесами телег, засохшую веточку.
— Вот первая заповедь, мальчик. Если тебе нужна палка, поищи, не убивая ради прихоти живое дерево. Неисчерпаемость живого — только видимость.
Федя смотрел на старика, и губы его шептали, повторяя за ним: «Не убивай ради прихоти живое дерево».
— А вот тебе, мальчик, истина истин! — старик раскрыл ладонь, и в ладони у него лежало зернышко пшеницы. — Если ты умом и сердцем поймешь, что все великое, чем богат и высок человеческий род, заключено в зерне, из которого выпекают хлеб, можешь жить смело и весело. Ибо каждый твой поступок будет — правда.
— «Все великое, чем богат и высок человеческий род, заключено в зерне, из которого выпекают хлеб…» — прошептал Федя.
— Эти
— Не знаю, — признался Федя с отчаянием.
— Не печалуйся, мальчик! Не всякое знание благословенно! Горько мне сказать тебе, но знание тоже не делает человека счастливым. И все же стремись к знанию, ибо из невежества проистекает довольство и покой, подобный покою свиньи, хрюкающей в зловонной луже.
Иннокентий говорил столь возвышенно и страстно, словно слушала его толпа профессоров, а не мальчик, которому предстояло пойти в третий класс. Федя боялся, что голубой старик вдруг догадается об этом, и, действительно, Иннокентий смолк, щуря глаза и как бы выглядывая что-то на поле.
— Так в каком месяце ты родился? — совсем другим голосом, словно бы мимоходом, спросил Иннокентий.
— В августе.
— Ты рожден под знаком Льва, мальчик!
Солнце нагрело золотые сосновые доски Фединого сундука. Он лег, согнув ноги — перерос свое ложе, — лег, не подкладывая под голову подушки. Пусть будет жестко, неудобно. Но он сразу же и позабыл про неудобства. В голове вихрь.
Если есть на белом свете такие взрослые, как этот старик, значит, и сказки случаются наяву.
Домишко Иннокентия разве не сказка? Сказка!
«Ты рожден под знаком Льва, мальчик!»
Наверное, это хорошо — родиться под знаком Льва. Лев — самый сильный зверь, но его никто не называет злобным, как тигра.
Сильный может сделать больше добра, чем слабый. А что можно сделать доброго людям теперь, вот сейчас же?
Федя вскочил с сундука, подбежал к матери, прижался к ней. Давно с ним такого не было.
— Мама, пожалуйста, отпусти меня к Яшке. Я тебя очень прошу. Очень! Мы с ним в одном классе будем учиться. Он хороший. Ему надо помочь убрать сено.
— Конечно, помоги. Смотри только с вилами осторожней! А почему ты к Виталику Мартынову не ходишь?
— Я его ненавижу, мама.
— Что ты! Так нельзя.
— Мама, Мартынов все гадости делает исподтишка.
Сено!
— Сначала кувыркаемся! — распорядился Яшка.
Ребята сорвались с места, и Федя сорвался. Ребята на крышу, и он на крышу.
— Э-э-э-й-й! — крикнул Яшка, руками схватил себя за ноги, и, кувыркнувшись в воздухе, полетел головой в стожок. Ребята посыпались следом, и Федя вдруг остался один на крыше.
— Чего же ты?! — крикнул Яшка.
Федя придвинулся к краю, но посмотреть вниз не решился. Он смотрел на ласточек, ласточки ловили мошек, разгоняясь по небу, как по льду, замирая вдруг, словно пропускали вперед себя отставший ветер и, обманув его, ныряли к земле.
— Он боится! — крикнул Ванечка, меньшой Яшкин брат.