Гомункулус
Шрифт:
— Что это вы? — холодно смотрел на него Кювье. — А особенности скелета, а чешуя? Вы забыли о них?
Покрасневший Валансьенн поспешно хватал несчастную рыбину и перекладывал ее на другое место.
— Ого! — не удержался Кювье, когда дело дошло уже до видов.
У него оказалось около пяти тысяч видов рыб.
В те времена наука знала всего около тысячи четырехсот видов рыб. Кювье увеличил это число в три раза. Особенно много оказалось окуней. Он описывал их день за днем, а гора новых видов почти не убавлялась. Когда
— Недурно! Четыреста видов одних окуней, а раньше… раньше всехрыб было известно лишь втрое больше. Вот что значит поработать как следует.
И вот что значит, прибавим от себя, заставить собирать коллекции рыб сотню-другую корабельных врачей.
Валансьенн был тоже рад: окуни ему изрядно надоели.
— Вот вам моя система рыб. Вот вам мое доказательство значения подчиненности признаков и правильного его применения, — сказал Кювье, сдав в набор первый том своей «Естественной истории рыб».
Он не успел издать всего этого труда. При его жизни были отпечатаны только (только!) восемь томов. Никто и никогда еще не давал таких подробных описаний, такой замечательной классификации.
Макропод.
Кювье оправдал надежды Сент-Илера: он действительно сделался «вторым Линнеем», только Линнеем более «научным».
И в разгар этой работы, когда он был так бодр и жизнерадостен — Кювье любил каторжную нагрузку и безумную скорость, — у него умерла единственная дочь.
У Кювье было несколько детей, но все они умирали в детстве, и только Клементина выжила. И вдруг она умерла от скоротечной чахотки. Это был страшный удар для Кювье. Холодный и рассудительный, «тончайший дипломат», он сразу утратил все свои «качества», заперся у себя дома и два месяца никуда не выходил. Но дела не ждали, пришлось ехать в совет, на заседание. Он поехал, спокойно вошел, занял председательское место, но вместо того, чтобы начать говорить, Кювье… заплакал.
Его веселость исчезла, он стал раздражителен и угрюм. И он стал высокомерен.
— Дома гражданин Кювье? — спросил у лакея старинный знакомый ученого, Пфафф.
— Какой Кювье? — услышал он. — Господин барон или его брат Фредерик?
Прежний Кювье, «Кювье-приятель», безвозвратно исчез Его место занял «господин барон Кювье». Пфаффа приняли, и он, знавший Кювье тридцать лет, был поражен: перед ним стоял толстоватый человек с потускневшими глазами. Ученый был поглощен политикой, и когда Пфафф стал показывать ему замечательные анатомические препараты, то вместо расспросов и замечаний услышал:
— Хорошо! Валансьенн, уберите это на место.
То же самое случилось и при встрече с Лайелем. Знаменитый геолог услышал от Кювье много интересного о католическом вопросе, о выборах, о внешней политике Франции — обо всем, кроме естественной истории.
Кювье как бы задремал и только сквозь сон кое-как продолжал говорить о науке, продолжал работать как ученый. Только в последние годы своей жизни он снова вспыхнул и загорелся ярким пламенем. В этом пламени сгорела его дружба с Сент-Илером.
«Это болят нервы воли», — сказал Кювье, пэр Франции, когда на одном из заседаний у него вдруг сильно заболела рука. На другой день заболела нога, а там заболели обе руки и парализовалась глотка. Прошло еще несколько дней, и были поражены легкие.
Знаменитейшие врачи столпились у постели ученого. Он умирал, но врачи не хотели оставить его в покое.
— Наука должна бороться до последней минуты, — важно сказали они и решили прижечь больному шейные позвонки. Впрочем, подумав, пришли к заключению, что можно ограничиться пиявками и банками.
— Это спасет его, — сказал самый старый и самый важный врач.
— Спасет! — откликнулись более молодые и менее важные.
Пиявки и банки поставили. Врачи с жадностью смотрели на больного и ждали. Прошло положенное время, пиявки и банки сняли.
— Пить! — прошептал Кювье.
— Ему помогло лечение! — отозвались врачи.
Кювье не успел сделать глотка, вздрогнул и — умер.
Впрочем, врачи мало смутились этим.
— Нас поздно позвали, — сказали они. — Запустили болезнь.
Средний вес мозга взрослого мужчины — 1400 граммов. Мозг Кювье весил 1861 грамм. Полушария этого чудовищного мозга замечательны своим строением. Это — мозг гения.
«Отец, тебя оценит потомство!»
— Не знаю, на что вы годны, — сказал полковник, прочитав рекомендательное письмо и пройдясь взглядом от запыленных башмаков до лба юноши. — У меня война, и детям здесь не место.
Юноша приготовился пустить слезу, и полковник сжалился над ним: оставил переночевать и обещал подумать о его деле.
На рассвете начался бой, и когда полковник вышел к своему отряду, то увидел в первом ряду гренадерской роты вчерашнего юношу.
— Ваше место в обозе! — закричал он.