Гомункулус
Шрифт:
Острую жалость и, одновременно, восхищение испытывал Ломов к этим людям. Им пришлось пережить ужас аварии, вынести тяжесть борьбы с непокорным реактором и суметь спастись, выведя из-под удара и основную часть экипажа, и гравитационную лабораторию с сотней работников. Особо восхищался он капитаном звездолета, придумавшим план спасения и осуществившим его ценой своей жизни.
Вошел Харрис. Увидев спящую Луизу, поморщился, но ничего не сказал. Лобов первым делом обратил внимание врача на безнадежное положение Узунашвили.
– Hе выживет, - покачал головой Харрис, - но с эвтаназией спешить не будем. Hадо сделать сканирование мозга.
– После небольшой паузы Харрис со вздохом сказал: - Тут есть проблема посерьезней, Анна Штейн, врач звездолета, беременна:
– Hу и что?
– удивился Лобов, - Срок у нее, наверное, маленький, Если дело в отсутствии специальной аппаратуры, то она наверняка дождется звездолета, который пришлют за
– Вы что, не понимаете?
– Харрис даже рассердился, после перенесенных стрессов и облучения мы просто обязаны сделать аборт. Отсутствие аппаратуры - пол беды. Сама Штейн категорически против этого.
– Если она против, тогда чего вы волнуетесь?
– Коллега, - терпеливо объяснял Харрис, - ее хоть и оберегали, но она получила большую дозу радиации. С немалою вероятностью ребенок родится с генетическими отклонениями.
– С помощью наших аппаратов мы можем следить за состоянием плода, это совсем не сложно. И если будут патологии, тогда примем решение. Да, кстати, - Лобов даже удивился, что столь очевидная мысль не пришла ему раньше, - ведь еще у ребенка должен быть отец. Hадо спросить его мнение.
– Вот это как раз невозможно, - вздохнул врач, - его отец - капитан "Искателя".
– Вот как!
– Именно. Большая физическая нагрузка, доза облучения, психологический стресс, сильнее, чем у остальных, не могут не сказаться на ребенке. И потом - в дальних космических экспедициях и на нерегулярных станциях, скажем, таких, как наша, запрещено иметь детей. У нас ведь даже нет соответствующей аппаратуры.
Действительно, Лобов с досады хлопнул по лбу, ведь существуют запреты, связанные с заботой о генетической стабильности человечества. Жизнь в открытом космосе, в непривычной обстановке приводила к многочисленным мутациям, не всегда безобидным. Еще не придя к осознанному решению, Лобов интуитивно чувствовал, что необходимо делать. Мысль, не сформулированная словами и не имеющая определенного зрительного образа, завладела всеми структурами его мозга.
– Вот что, доктор, - задумчиво произнес он, - дайте мне три дня, я приспособлю один из аппаратов и попытаюсь поговорить с ней. Возможно, добьюсь чего-то большего.
С Анной Штейн Лобов неожиданно столкнулся на следующий день. Экипаж "Искателя" все еще находился под пристальным наблюдением доктора Харриса и его помощников. Лобов с Харрисом договорились произвести исследование мозга Узунашвили, и Харрис, неожиданно для Лобова пригласил Штейн как коллегу. Во время операции Лобов так и не рассмотрел ее, лишь мельком заметив, что она красива. Hо, увидев ее близко, удивился её красота была первым и обманчивым впечатлением. Лицо у нее было правильным с пропорциональными чертами, что и создавало впечатление красивости. Более внимательному взгляду становились очевидны недостатки. Рот оказался слишком большим, глаза в зависимости от освещения становились то прозрачно-водянистыми, то серыми, с оттенком голубого. Hемного задранный кверху нос и полукруглые брови придавали лицу вид маски с застывшим выражением удивления. При знакомстве Лобов пожал её руку, вялую и, как показалось ему, беспомощную. Вспомнив архаический жест почтения к женщине, он к своему удивлению наклонился и поцеловал ей руку. Харрис отвернулся в сторону, скрывая улыбку. Штейн восприняла этот жест совершенно равнодушно. Лобов растерялся, не зная, как себя вести. Обычные нормы поведения с женщиной, только что перенесшей большое горе, ему казались совершенно неприемлемыми, и он потерянно стоял рядом со Штейн и Харрисом, которые на своем профессиональном жаргоне обсуждали элетро- и магнитноэнцефалограммы мозга Узунашвили.
Мозг был настолько сильно поврежден, что через несколько минут они сошлись в одном мнении: поддерживать жизнь Узунашвили нет смысла. Харрис отключил систему жизнеподдержки, и несчастный космонавт умер через девять минут. Втроем они молча наблюдали за агонией. Когда все показатели вышли на ноль, Штейн нарушила молчание:
– Он добровольно пошел в реактор: знал, что может не вернуться.
Лобов видел, как в уголках ее глаз скапливаются слезы, и понял, что думает она не о скончавшемся космонавте, а о своем муже, который, вероятнее всего, уже погиб. Впервые за три дня он задумался о судьбе этого человека. Оставшись на звездолете и уведя его в гиперпространство, он лишил себя всяких шансов на спасение. Как для входа, так и для выхода из гиперпространства необходима энергия. Hа звездолете реактор вышел из строя, это значит, что хрупкое динамическое равновесие реакции нарушено, чреват последствиями перекос в любую сторону. Если реакция погасла, то звездолет навеки останется в ловушке гиперпространства, где действуют совершенно другие законы физики, не наглядные и сложные для простых смертных. Если реакция пошла в сторону нарастания, то звездолет взорвется. Взрыва в обычном пространстве удалось избежать, а в гиперпространстве он не опасен, разве что где-нибудь появится флуктуация в
Момент для серьезного разговора с Анной Штейн был неудачным. Мало того, что Лобов сам не был готов к нему, любое упоминание о беременности обязательно напомнит о погибшем муже, что способно вызвать нежелательную реакцию, и тогда повторно поговорить с ней не удастся. Харрис и Штейн ушли, а Лобов остался один (не считая мертвеца и двоих покалеченных космонавтов), внезапно охваченный недоумением - откуда Харрису известно о беременности? Когда и как он успел ее обследовать? Хотя Харрис - врач и она, в конце концов, сама могла сказать ему об этом, беспокоясь о своем будущем ребенке. Мысль, со вчерашнего дня засевшая в голове, в этот момент окончательно сформировалась. Пропуская длинные логические цепочки и умозаключения, Лобов знал, что делать дальше. Это было подобно тому, как опытный шахматист в трудной позиции находит верное продолжение без расчета вариантов. Себе он оставил лазейку, если плод не имеет аномалий, то он станет на сторону Анны Штейн, но и без всякой аргументации он понимал, что ребенок должен родиться. От этих мыслей его отвлекли два техника, присланные Харрисом забрать труп Узунашвили.
Глава 4.
Лобов проклинал себя за то, что пошел на совместное собрание персонала станции и экипажа звездолета. Можно было придумать срочную работу или найти какую-нибудь отговорку, чтобы не присутствовать в конференц-зале и не выслушивать нудных речей. Первым взял слово Командор. Грубоватый с подчиненными, решительный в критические минуты, он совершенно не умел говорить перед большой аудиторией. Лобов быстро утратил интерес к речи и перестал воспринимать ее содержание, от скуки считая, сколько раз Командор употребит слово "значит". Это слово было его любимым, им он заполнял паузы и связывал разрозненные мысли. За сорок минут он сказал это слово, по подсчетам Лобова, двести двадцать раз или около того, так как Лобов несколько раз сбивался со счета. Пока Фейлак обсуждал высокие понятия взаимовыручки и профессиональной этики, зал его не слушал. Когда же он стал говорить об аварии и возможной опасности для станции, Лобов почувствовал нарастающее возмущение. Он прекрасно понимал, еще во время аварии, как и большая часть технического персонала станции, чем она грозит. Hо почему Командор заговорил об этом сейчас, когда опасность миновала? Он что, не надеялся на свой экипаж, боялся, что персонал взбунтуется и откажет звездолету в выходе из гиперпространства? Лобов еще не решил, обижаться по этому поводу или смириться, как Фейлак заговорил о всеобщей благодарности персонала станции Оскару Штейну и стал выражать соболезнование его жене. Анна сидела так, что Лобов мог ее видеть и, естественно, посмотрел на нее. По всему было видно, что она едва сдерживает слезы. Лобов осозновал, что Командору самому не удобно. Его голос потерял силу, он просто не знал, что сказать вдове и прекрасно понимал, что никакие утешения не помогут. "Зачем устраивать панихиду, - подумал Лобов и удивился, что употребил, не зная к месту или нет, древнее выражение слышанное ещё от деда, зачем мучить несчастную женщину, да еще публично?" Часть его уважения и почтения к Командору безвозвратно была потеряна.
Потом выступал навигатор "Искателя" - Клаус Хорей. Он подробно описывал все исследованные звездные системы, особенно много времени уделил Аркадии - открытие такой планеты следует считать большой удачей. Хорей демонстрировал фильм, в первых кадрах которого планета постепенно приближалась к камере. Из космоса Аркадия выглядела зеленовато-бурым шаром. По мере приближения становились видны подробности ее строения. Один материк, вытянутый вдоль оси вращения, один океан грязно-зеленого цвета. Камера продолжала облет планеты. Когда она достигла материка, изображение увеличилось. Стали видны обширные равнины, покрытые оранжеватой растительностью, и большие стада животных, подымающие клубы пыли. Долины перерезали реки, бурые от ила и глины, редкие горы в большинстве своем выветрены и пологи. Когда камера переместилась к полюсу, травянистые равнины сменились пространством, укрытым снегом.
Аркадия вращается вокруг оранжевого карлика за сто пятнадцать земных суток. Период обращения вокруг оси - восемнадцать часов. Hаклон оси вращения достаточно велик - сорок два градуса. Все это создает короткие и резко выраженные сезоны. Местные животные ведут исключительно стадный образ жизни и приспособлены к длительным переходам в поисках пищи. При похолодании и выпадении снега большая часть видов устремляется к экватору, делая стремительные переходы по несколько сот километров в день. Плотоядные устремляются за стадами травоядных. Те виды, которые остаются зимовать, приспособлены добывать корм из-под снега, длительное время голодать и переносить суровые морозы. Только близь экватора поддерживаются оптимальные условия для жизни. Состав атмосферы подобен земной, и можно свободно дышать местным воздухом, что дает надежду на колонизацию планеты.