Гон спозаранку
Шрифт:
Бринда спросила м-ра Джимми, достаточно ли горяч для него кофе — она уже полчаса, как сняла его с огня, услышав что м-р Джимми встал с постели. Но в это утро он был до того рассеян, что решил, будто она толкует про погоду, и сказал:
— Господи, жутко; у меня просто яйца сейчас лопнут.
Мать учила Бринду не обращать внимания, когда он так говорит. Он ничего такого не хочет сказать, объясняла мать Бринде. Просто пижонит, когда так выражается. Или выпил лишнего. А чтоб перестал, лучше не обращать на это внимания. Вот ужо выберусь к Креннигам снова, так направлю мальчишку на путь истинный.
Мама Бринды все еще надеялась — или делала вид, что надеется — снова вести хозяйство у Креннингов, но Бринда знала, что мама лежит на смертном одре. Чудно: и ее маму, и мать м-ра Джимми в одно и то же лето свалил смертельный недуг, только мать м-ра Джимми разбил паралич, а ее собственная слегла от хронической болезни печени, которая сейчас перешла в такую стадию, что
Еще Бринда готовила для м-ра Джимми ленч и обед, но он редко что-нибудь ел. Она говорила маме, что готовить на него — пустой перевод продуктов и времени, но мама все равно велела готовить и накрывать на стол, хоть он приходит, хоть нет, когда позвонит колокольчик к обеду. Теперь Бринда ограничивалась только холодными блюдами, вроде тонюсеньких сандвичей. Она заворачивала их в вощеную бумагу и ставила в холодильник. Холодильник был забит завтраками и обедами м-ра Джимми; его загромождали стоявшие одно на другом блюдечки и мисочки, а потом, придя утром, она вдруг находила его опустошенным — огромные запасы исчезали, словно ночью на холодильник совершила набег орава голодных гостей, а весь стол был заставлен тарелками и блюдами с остатками пищи, и Бринда знала — да, так оно и было, м-р Джимми пригласил к себе целую толпу, разграбившую холодильник и уничтожившую все съестные припасы м-ра Джимми, к которым сам он не прикоснулся. Но Бринда больше не рассказывала маме, что творилось у Креннингов, потому что однажды мама все-таки поднялась с постели и отправилась к Креннингам, чтобы наставить м-ра Джимми на путь истинный. Но к тому времени, как она добралась туда, она слишком ослабела и запыхалась, чтобы вести с ним разговоры. Она посмотрела на него, покачала головой и залилась слезами — вот и все, что она смогла сделать. Даже не смогла подняться по лестнице навестить миссис Креннинг, и м-ру Джимми пришлось проводить ее к своей машине и отвезти домой. В машине она пыхтела, словно старый пес, и только и смогла произнести:
— Ах, мистер Джимми, зачем вы так делаете?
В это утро Бринда довольно долго ждала во Дворе, пока м-р Джимми кончит свой утренний кофе. Иногда после кофе он, мигая и щурясь, выходил через затянутую сеткой дверь во двор и шел в «студию», маленькое, побеленное строение со стеклянной крышей, куда никто, кроме него, никогда не входил. В стенах этого дома не было ни одного окна, через которое можно было бы заглянуть туда, но однажды, уехав в город, он оставил дверь открытой, Бринда пошла затворить ее и увидела там жуткий разгром, словно в студии был заперт ураган или какой-нибудь демон; но в тот момент там стояла полная тишина — только жужжала муха, — а ураган, или демон, или еще кто там такой, сокрушив и перевернув вверх дном все, что находилось под огромным голубым глазом стеклянного окна в потолке, рухнул в изнеможении или умер. Сперва Бринда подумала пойти прибрать там, но было в этом беспорядке что-то такое, какая-то внушавшая ужас неестественность, что она только захлопнула дверь и вернулась к занятию, которое успокаивающе действовало на нее: к уборке постелей. Ей всегда было нужно застлать несколько постелей; исключение составляла кровать миссис Креннинг. Ее кровать стелила ночная сиделка, выбрасывавшая испачканные простыни в коридор — Бринде на стирку. С тех пор как Бринда сменила здесь маму, в доме перебывало пять сиделок, и все они ушли по одной и той же причине, жалуясь, что по ночам тут творятся несусветные дела, терпеть которые никак невозможно. Сейчас ночной сиделкой при миссис Креннинг работал мужчина, омерзительно вульгарный и грубый рыжий парень, с огромными, величиной с окорок ручищами, покрытыми густой порослью белых волос. Бринда была слишком шокирована этой переменой, чтобы рассказать о ней маме. До одиннадцати часов, пока не придет дневная сиделка, она боялась подниматься наверх. Однажды ей все-таки пришлось подняться наверх, чтобы разбудить м-ра Джимми, которому позвонили по междугородному из Нью-Йорка, и, когда она спускалась по лестнице, парень, служивший ночной сиделкой, присев на корточки, ухмыляясь и показывая ей язык, преградил ей дорогу.
— Разрешите, пожалуйста, пройти, — сказала она и попыталась прошмыгнуть мимо, но он вскочил ей вдогонку и одной рукой, похожей на оживший красный окорок, повалил ее, а другой грубо и нагло стал хватать ее за грудь и живот, так что она закричала и кричала до тех пор, пока м-р Джимми и его ночной гость нагишом не выскочили из комнаты, и парню пришлось отпустить ее, сделав вид, что он просто пошутил. Он называл м-ра Джимми «хмырь», а миссис Креннинг — «моя благоверная», и по всей комнате, где она лежала, разбрасывал конфетные обертки, пустые пивные бутылки и комиксы в ярких цветных обложках. С тех пор как он принял ночное дежурство, Бринда, принося по утрам миссис Креннинг яйца всмятку, вроде бы замечала в глазах парализованной женщины выражение, похожее на крик ужаса.
Но в то утро на крыльцо перед кухней вышел, мигая и щурясь, не м-р Джимми, а парень, служивший сиделкой.
— Эй, Белоснежка, — заорал он, — иди сюда! Тебя хмырь зовет!
Бринда вынесла во двор только что выстиранные простыни миссис Креннинг и нарочно как можно дольше развешивала на веревке тяжелые мокрые полотнища, чтобы парень ушел прежде, чем ей возвращаться в дом, но в то утро, когда он вышел на крыльцо позвать ее, он задержался на час позже обычного. Вернувшись в кухню, Бринда застала там м-ра Джимми, только он перешел с кофе на виски и с края стола на кухонный стул.
— Мисс Бринда, — сказал он, моргая и щурясь, словно она была полуденным солнцем, — этот сукин сын, что работает ночной сиделкой, говорит — мама только что умерла.
Стоя перед м-ром Джимми, Бринда непроизвольно, но искренне заплакала. Он мягко сжал ее руку в своей, и тогда, к своему ужасу и стыду, Бринда на шаг подвинулась к нему и обвила руками его голые плечи, словно заключив в объятие своих темных, голых, медвяного цвета рук заблудившееся дитя. Его голова упала к ней на плечо и какой-то миг так и лежала, покоясь… и, к еще большему своему ужасу, мисс Бринда почувствовала, как рука ее охватила его коротко стриженный затылок и крепче прижала его голову, словно хотела вдавить ее себе в плечо. Минуту-другую он терпел, ничего не говоря и не шевельнувшись, потом уперся руками в ее талию, легонько оттолкнул ее от себя и сказал:
— Пожалуйста, мисс Бринда, подите приберите там, а то за мамой придут…
Бринда постояла внизу, у лестницы, пока не удостоверилась, что работавший ночной сиделкой парень ушел, и тогда только поднялась наверх и вошла в комнату старой миссис Креннинг. С одного взгляда было ясно, что старая леди скончалась. У Бринды перехватило дух. Она забегала по комнате, быстро собирая липкие конфетные бумажки, пивные бутылки и измазанные шоколадом комиксы — весь тот мусор, среди которого миссис Креннинг, как всегда безмолвная, неспособная даже вскрикнуть, покинула этот мир. Потом Бринда побежала вниз, на кухню, и, отдавая там приказания м-ру Джимми, заметила, что накричала на него.
— Отправляйтесь наверх, м-р Джимми, примите холодный душ, побрейтесь и наденьте чистый белый костюм, м-р Джимми, потому что умерла ваша мама!
М-р Джимми что-то невнятно буркнул в знак согласия, протяжно вздохнул и отправился наверх, а Бринда стала звонить в похоронное бюро для белых, номер и имя владельца которого она, по совету мамы, написала карандашом на последней странице маленькой черной телефонной книжки м-ра Джимми. По стоявшему внизу аппарату ей было слышно, как наверху м-р Джимми тихим спокойным голосом сообщал кому-то по телефону о случившемся, и наконец в дверь позвонили, и в доме начали собираться друзья м-ра Джимми, по виду трезвые, с непривычно тихими на этот раз голосами. Бринда надела простую чистую белую шляпу и побежала к маме. Она знала, что мама непременно опять попытается встать с постели и приехать сюда, иначе и быть не могло. Она не ошиблась. Мама поплакала немного, а потом сказала:
— Помоги мне подняться, Бринда. Мне нужно пойти туда присмотреть, чтобы все было как надо.
В этот раз она выглядела гораздо крепче, хотя подняться ей стоило, пожалуй, больших усилий. Бринда взяла для мамы такси. Обняла за талию и почувствовала, как она похудела, кожа да кости, но до такси мама шла твердым медленным шагом и сидела там очень прямо. Когда они наконец добрались до большого, с облупившейся штукатуркой дома Креннингов, там уже битком набилось друзей м-ра Джимми, среди которых затерялись двое-трое пожилых людей, друзей, или бывших друзей, старой миссис Креннинг. Как и положено в такой ситуации, атмосфера в доме была подавленная, и гости хранили вид учтивого сочувствия, не стараясь ничего изобразить напоказ, но соблюдая освященное традицией почтение к смерти. Тут собралось немало молодых людей с местной авиабазы, но они тоже вели себя скромно, тихо разговаривали и держались с подобающей случаю сдержанностью. В руках у всех были бокалы, но никто не напивался, и, когда прибыли из похоронного бюро и на покрытых простыней носилках спустили миссис Креннинг вниз по лестнице и вынесли из дому, они хранили полное молчание, кроме одной девушки, которая, разрыдавшись, вдруг вскочила со своего места и, обхватив за плечи м-ра Джимми, с наслаждением предалась этой вспышке чувств.