Гора Орлиная
Шрифт:
Утром в цехе, когда Стропилин знакомил свою бригаду с заданием и токари шумно переговаривались и вносили свои поправки, Семен молчал… Несколько в стороне от тесного кружка сидели Бабкин и Васька.
— Где вчера был? — обнимая ученика, спросил Бабкин.
— А что? — насторожился Васька.
— С Петькой тебя видели.
— Ну, видели. А дальше?
— Не проговорился — случайно?
— За кого ты меня принимаешь?
Они говорили все громче. Семен обернулся к ним, крикнул:
— Эй, вы!
Оба сразу умолкли.
Лицо у Семена было хмурое.
—
— Ясно! — самодовольно улыбнулся Бабкин. — Если все будет в полном порядке.
Он подчеркнул последние слова и вопросительно взглянул на Семена.
Семен еще более нахмурился и сказал резко:
— Нет! Больше этого не будет.
Он вспомнил вчерашний пасмурный вечер: темно-зеленый кустарник, ручей с опустившейся в него травою, неожиданное щебетание птиц. Лицо его чуть посветлело. Потом снова стало таким же неласковым, каким было мгновение назад.
Бабкин посмотрел на него с недоумением, повернулся к Ваське, низко наклонил голову и зашептал:
— А не врешь? Проболтался, поди?
Тот спрятал голову в плечи и выдавил два слова:
— Честное пионерское!..
— В чем дело? — Бригадир подошел к Семену.
— Вот именно! — поддержал Бабкин. Он спрыгнул со станины, отошел от колонны, сказал негромко: — Хороший был парень, бригаде помогал. А, видать, начинает портиться. Вот до чего любовь доводит!
Семен, не слушая его, ответил бригадиру:
— Ты меня, Федор, знаешь малость. Я ничего не боюсь… Боялся бы — так давно бы в жмурики попал…
— Это значит — в покойники, — услужливо пояснил Бабкин бригадиру.
— Помолчи! — сердито проговорил Семен. — Люблю когда ты стоишь молчуном у станка. Красота! Есть на что посмотреть. А когда ты треплешься… Так вот, Федор, не боюсь я, а больше не буду.
— Ладно. Твое дело. Только — тихо…
Вечером в цехе состоялось комсомольско-молодежное собрание. Подводились итоги соревнования за первую декаду июня.
Секретарь комсомольского комитета Павлик Якимцев быстрым движением положил руку на край стола и, наклонившись, сказал:
— Первое место в этой декаде завоевала бригада Федора Стропилина. Его бригаде вручается переходящий флажок, который был у бригады Трубиной. Есть предложение: поручить этой бригаде написать открытое письмо через газету с вызовом на соревнование всех бригад механических мастерских.
Раздались аплодисменты.
Не аплодировал только один Семен. Он стоял, облокотившись об опорную колонну. С каждой минутой лицо его становилось все мрачнее и мрачнее.
— Почему только наших мастерских? — проговорил сидевший в стороне Громов. — Пусть вызывают весь завод! Верно, Леонов?
Николай, сидевший рядом, промолчал.
— Слово имеет передовой бригадир! — объявил секретарь комитета.
— Погоди, я скажу, — перебил его Семен. — А потом ты выскажешься, — решительно заявил он двинувшемуся к столу Стропилину.
— В чем дело? — крикнул Громов.
Якимцев пожал плечами.
— Нечего ему говорить! — подхватил Бабкин.
— Погоди, Федор, — не обращая внимания на
Федя побледнел, отступил. Семен медленно пошел к столу.
Прежде чем начать говорить, он посмотрел в сторону Нины. Она опустила голову. А ему так хотелось взглянуть ей в глаза.
— Товарищи! Я сейчас вам скажу. Наша бригада, — Семен повернулся к Якимцеву, — недостойна…
Громов переглянулся с Николаем. Бабкин бросил окурок, раздавил его и показал кулак Ваське. Нина затаила дыхание.
— Я больше всех виноват, — продолжал Пушкарев, — после смены утаивал заготовки, берег на завтра, чтобы выполнить план, если заготовительный цех не справится… а надо было передавать другой смене… я больше всех ребят виноват… Мое предложение…
— Рационализатор! — усмехнулся Громов, беря Николая за локоть. — Бывшая профессия поманила.
— Иногда старое не грех вспомнить, — ответил Бабкин. — В данном случае — на пользу дела…
Сергей Сергеевич погрозил ему пальцем:
— Ты его сагитировал?
— Это на Бабкина похоже, — согласился Николай.
— Да, — отворачиваясь, притворно вздохнул Бабкин. — А все любовь! — И, похлопав по плечу Ваську, сказал ему самым серьезным образом: — Не женись, не делай никогда трагической ошибки.
Собрания не получилось, и это больше всего рассердило Павлика Якимцева. Он заявил, что такое дело необходимо перенести в комитет комсомола и немедленно обсудить. Закрыв собрание, он подошел к Николаю:
— Что ты будешь делать с Пушкаревым? Он не комсомолец. Со Стропилина я крепко спрошу… Пойдем в комитет.
— Не будь чиновником, — посоветовал Николай спокойно. — А в комитет я могу пойти.
В комитете комсомола, куда по настоянию Николая пригласили всю бригаду, вопрос разбирался недолго. Стропилину вынесли выговор, а переходящий флажок оставили у бригады Нины Трубиной… Все облегченно вздохнули, когда заседание кончилось. Один только Якимцев горячился, считая, что вопрос скомкали, и долго не мог успокоиться.
Нина и Семен возвращались вместе.
Вечер был лунный. Тот же кустарник по сторонам, та же знакомая дорога, тот же ручей, только темнее, трава уже не застилала его. Она давно поднялась. Дождя не было целые сутки. Время от времени по кустарнику мелькали светлые полосы, падавшие из окон трамвайных вагонов.
— Я так много передумала за эту ночь, — сказала Нина. — Я так боялась. Ты не сказал мне вчера ничего. Я бы хоть немного успокоилась.
Семену хотелось сделать для Нины все, но он не знал, что именно нужно ей теперь. Он шел и вспоминал то, что было час тому назад, в комитете комсомола: Нина стояла в коридоре у окна, смотрела на луну и ничего не говорила. Она была будто каменная. Он подошел к ней один раз, другой, третий, тронул за плечо, она не повернулась. «Пойдемте, зовут, — сказал Николай. — Пора начинать…» — «Почему она молчит? Почему ничего не скажет»? — спросил вдруг он у Николая. «Но ведь она плачет, ты посмотри», — шепотом произнес Николай и сочувственно похлопал его по плечу — все, мол, в порядке.