Гораздо тихий государь
Шрифт:
— Гоже ли вино?
— Гоже.
— Так и пей на добро здоровье.
Он выпил чарку и поднялся.
— Нешто полежать маненько?
— Твоя воля, пан, — смиренно вымолвила Янина и растегнула кофточку.
Тадеуш сделал шаг к постели и вдруг схватился рукою за грудь.
— Эко хмельное вино!
— А ты полежи… полежи, пан мой ласковый, — просительно говорила Янина и лицо ее перекосилось в звериной усмешке. — Показал бы милость, хоть на малый час полюбил бы меня!
Страшная
— Ты пошто смеешься так?… Пошто глазеешь так на меня? Или зельем меня опоила?
От каменеющих его ног к животу и груди тяжело полз смертельный холод… Жуткая усмешка, полная издевки, не сходила с лица полонянки.
— Полюби меня хоть на малый час допреж того, как отправишься в приказ да об Янинке обскажешь дьякам!
Тадеуш замахнулся бутылкой, но тут же немеющие пальцы выронили ее.
— Змея! Зм…мея под…кол…одная!
— Жалуй!.. Жалуй же, пан мой коханый! — хохотала Янина. — Не то, как поволокут тебя в преисподнюю, не поспеешь!
Дворецкий сделал последнее усилие, чтобы устоять на ногах, и замертво рухнул на постель.
— Добрый путь, пан, — склонилась над ним женщина.
Убедившись, что дворецкий мертв, она спокойно убрала со стола чарки, вытерла ковриком пролитое на пол вино, выволокла труп в сени и побежала в каморку, отведенную для Корепина.
Савинка сладко похрапывал, разметавшись на войлоке, матовые лучи полумесяца чуть серебрили его голову, ложились на запрокинутое лицо призрачной, тающей кисеей.
Янина провела рукой по груди холопа.
— Боязно мне… Чуешь, Савинка?
Корепин полураскрыл губы и радостно улыбнулся.
— Ты не бойся, Танюша… Иди, да иди же ко мне, не бойся…
Услышав незнакомое имя, полонянка злобно ткнула Савинку кулаком.
— Восстань!.. Токмо бы дрыхнуть им, псам.
Савинка открыл глаза и, увидев перед собой польку, вскочил.
— Аль утро пришло?
— Кое там утро, — заломила руки полонянка, — лихо пришло, а не утро! Дворецкий без живота в сенях лежит.
Она выбежала на двор и громким криком подняла на нога всю усадьбу.
Приведенные по ее приказу поп и ведун весь остаток ночи тщетно читали над покойником молитвы и заклинания. Янина была вне себя. Она сама окропила Тадеуша святой водой, причитала над ним и умоляла людей спасти «верного господарева хлупа». Однако никакие заговоры не помогли. Ведуну и священнику пришлось покориться судьбе. Сунув за пазуху серебро, полученное за труды, они простились с Яниной и, уходя, смиренно утешили ее.
— Что Богом положено, того не одюжить людишкам.
Полонянка два дня держала строгий пост и никого не пускала к себе, кроме Федора и нового дворецкого — Савинки.
— Добрый холоп был, пуще живота любил тебя, господарь, — неутешно причитала Янина. —
На третий день Тадеуша похоронили, справили по нем богатые поминки, и жизнь в усадьбе Ртищева потекла своим чередом.
Как-то в праздник к Федору пришел в гости коломенский епископ Павел.
— Слыхивал я, женка, будто ты, православную веру приняв, твердо блюдешь уставы древлие, — обратился он к Янине, благословив ее.
Ртищев трусливо выглянул в дверь.
— Страха мирского страшишься, — пожурил его Павел и печально покачал головой. — В стране христианской про Христа не можно стало сказывать без опаски… Вре-ме-на!
Ртищев развел руками и уставился на образа.
— Измаялся я в думках, владыко. Покель Никона слышу, сдается, будто у Никона истина. А с ревнителями древлего благочестия побеседую, и будто истина истинная — у них.
Чтобы избежать пугавшего его разговора, он вдруг засуетился.
— Батюшка! Да мне срок к государю идти!
И поклонился в пояс епископу.
— Не взыщи, владыко, Нинушка тут тебя попотчует, а я пойду.
В трапезной прислуживал Корепин. Павел заметил, с каким усердием слушает его речи холоп, и торжественно изрек:
— А и апостолы были не горазды в граматичном учении, но познали Христа и с великою славою посеяли на земле всехвальное учение его. Дерзай же, чадо мое, борись за древлее благочестие, и будешь ты мужем, достойным вышних селений Господних!
Савинка отвесил земной поклон и поцеловал край епископской рясы. Перед расставаньем епископ взял обет с него и с Янины бороться с Никоном, погубившим веру Христову и, благословив их, ушел, довольный собой.
Весь остаток дня полонянка провела с Корепиным в угловом терему. Савинку поразила начитанность польки и знакомство ее с жизнью «еуропейцев». Он забрасывал ее бесконечными вопросами и на все получал обстоятельные и точные ответы. Однако, когда полонянка предложила ему учиться по-латыни, «чтобы свободиться от свиного российского духу и быть подобным „еуропейцу“», Корепин, задетый за живое, поднялся с лавки и шагнул к двери.
— Российские людишки хоть и темны, да дух человечий имут, а не свиной! То от лютой жизни стали на себя непохожи людишки!
Янина восхищенно притянула к себе дворецкого.
— Да нешто в хулу я?… Тем и любы мне молодцы, кои не покоряются, но противоборствуют, как ты в соборе противоборствовал, обидам да господаревым кривдам.
Она сдавила руками виски и понурилась.
— И сама-то я, ох, нахлебалась кручинушки!
Разжалобившийся Савинка дружелюбно обнял ее. Янина тесно прижалась к нему и смолкла.