Гордое сердце

Бак Перл С.

— Я знаю, — сказал он, — но если бы я протянул руку…

Она покачала головой.

— Я думаю, что нет, Дэвид, — ответила она мягко.

Он вскочил с пола и сел на подоконник.

— Это неважно, — сказал он горько. — Запишите в мою пользу по крайней мере то, что я никогда не протянул руку. А Блейк — да… но у него было нисколько не больше прав, чем у меня. И думал он при этом только о себе — а я думал о вас.

— Я верю вам, — сказала Сюзан.

Барнс долго смотрел на нее.

…Но Блейк был смел, и она исполнила

его желание и не жалела об этом. И, если бы ей пришлось заново принимать решение, она сделала бы точно так же, потому что и Блейк стал содержанием ее жизни. Без него у нее не было ощущения полноты жизни. Она все еще думала о нем, захлестнутая половодьем страстного желания. Она всегда будет его любить этой слепой, но глубокой любовью, даже несмотря на несовпадение их взглядов на те или иные вещи и разность интеллектов. Поглощенная своими мыслями, Сюзан молча смотрела на Барнса, и тот, не в состоянии вынести ее взгляда, сурово произнес:

— Ну, нам надо вернуться в действительность. Эти статуи, Сюзан, вы должны выставить. Их, конечно, немного, но мы можем послать за той вещью, которую вы делали в Париже. Вам пора начать. Это будет для вас нелегко, вы женщина, а это — большая гонка. Критики ждут от женщин изящных мелочей. Мы должны вбить в их головы, что вы не делаете елочных украшений или пресс-папье. — Он посмотрел на скульптуру Сони. — Черт, но какая вы все же трудяга! — пробормотал он. — Блейк видел эту Соню? — спросил он.

— Он не видел ни одной из этих работ, — сказала Сюзан.

— Не видел ни одной?! — Лицо Дэвида стало задумчивым.

— Нет. У него всегда слишком много работы — он делает одну вещь за другой. Мне кажется, что в этом виновата я — я не очень разговорчива. Я вообще не говорила с ним о своей работе.

— Гм! — Его огромные, огрубевшие руки теребили бороду. — Было бы интересно, если бы его и ваши работы экспонировались вместе, только я не хотел бы тогда быть в вашей шкуре. Знаете что, Сюзан, вот что мне пришло в голову: присоединяйтесь-ка к моей выставке — к моим «титанам»! У меня их двадцать один, и я буду выставлять их в ноябре. Я дам вам часть площади. Дэвид Барнс и Сюзан Гейлорд! Я говорю это без хвастовства, но вы могли бы сделать себе рекламу.

Она была ему так благодарна за его предложение, что подошла к нему и пожала его крупную руку — она словно сжимала в руке суковатый корень дерева. Мгновение он держал свою руку растерянно и неуклюже, а после неловко высвободил ее.

— Я даже не могу выразить, как я вам благодарна, Дэвид, — сказала Сюзан смущенно. — Вы меня глубоко тронули своей любезностью. Но мне нужно работать в одиночестве, и моя работа так же должна стоять особняком. Я не могу прикрываться вашим именем.

— Вы ничего не знаете об этой тонкой игре, — Барнс потер свой большой плоский нос. — Я не раз сталкивался с этим и скажу вам, что для мужчины, который вынужден продираться через эти джунгли интриг, это достаточно тяжело, а для женщины — и вовсе безнадежно. Вас не будут принимать всерьез. Все эти разговоры о равноправии — болтовня. А художники являются самым мерзким и эгоистичным сбродом — каждый старается перебежать дорогу другому. Если женщина талантлива в искусстве, то мужики бесятся из-за нее — они и так достаточно ревниво относятся к творчеству, но когда женщина составляет им конкуренцию — это для них просто дерзость. Если вы родились женщиной, то вы были прокляты в тот же день, то есть, конечно, если вы занимаетесь чем-то, в чем вы соперничаете с мужчинами.

— В нашей стране рыцарей? — спросила она с мягкой улыбкой.

— Рыцарство, — сказал он высокопарно, — относится только к дамам, Сюзан. Л дамы для мужчин не создают серьезного соперничества, понятно? А вы не дама, черт вас побери! Посмотрите на свои руки!

Она взглянула на них. Грязные, мозолистые, с обломанными ногтями. Недавно Блейк взял ее за руку, посмотрел на нее и с ухмылкой снова отпустил.

«Поденщица!» — сказал он тогда, а она только улыбнулась, но не ответила.

— Вам повезло, что у вас вьются волосы, — сказал Дэвид Барнс хмуро, — хотя критики это вряд ли зачтут.

Сюзан смотрела на свои семь статуй, а они смотрели на нее. Казалось, они ободряли ее.

— Я не боюсь, — сказала она. — А то, что я женщина — так это мне вообще не мешает.

Барнс вытащил из кармана старую кепку.

— Вижу, что и мне за вас бояться не надо, — сказал он и внезапно одарил ее ослепительной улыбкой. — Вы уже выбрались из этого болота и теперь снова на другом берегу. Беритесь за дело и устраивайте свою персональную выставку. Надеюсь, что вы не очень будете бушевать, если я на нее приду, а потом напишу в газеты рецензию на ваши работы.

Уже будучи за дверями, он обернулся, вновь заглянул в комнату и подмигнул ей.

— Послушайте, Сюзан, — воскликнул он, — я бы сделал с вас одного из моих «титанов» — провалиться мне на месте — если бы вы не были женщиной! — Он разразился гомерическим хохотом и захлопнул двери. Внезапно она услышала крики и, подойдя к окну, увидела, как он вразвалку идет по улице: борода развевается на ветру, кепка набекрень. Из карманов у него вылетают монетки, а дети бегут за ним следом; он насвистывает и делает вид, что не замечает их.

* * *

Только когда ее жизнь с Блейком оказалась в каком-то вакууме, она решилась поговорить с ним о своей работе. На чем, собственно, основана их совместная жизнь, печально спрашивала она себя, раз теперь дни рушились в пустоту, потому что ночью она закрывалась. Но она не могла открыть, пока он ничего не сказал о Соне, пока он сам не отворит ей двери своего сердца.

Однажды, когда в полночь они попрощались на лестнице, он улыбнулся и, хотя говорил с легкой небрежностью, она увидела за его улыбкой нарастающую ярость.