Гордость и наслаждение
Шрифт:
Но мысль о матери Элиза отогнала. Она приняла решение и не станет об этом жалеть.
– А что бы ты сделал, если бы я сказала «нет»?
– Постарался бы тебя переубедить.
Пальцы Джаспера ловко развязали шнурок. Плащ Элизы скользнул вниз, и Джаспер подхватил его.
Повернувшись, Элиза смотрела, как он кладет ее черное бархатное одеяние на светло-голубой диванчик.
– Но я согласилась на нечто такое, о чем ничего не знаю, – напомнила она. – Так что, возможно, я еще передумаю.
Джаспер подошел и обхватил ее лицо ладонями:
– Если это случится, я отступлю.
Отклик ее тела на эти слова оказался таким яростным, что застал Элизу врасплох. А Джаспер, будто желая немедленно подтвердить слова делом, завладел ее губами. Его язык мгновенно проник внутрь… Замерев от неожиданности этой галантной атаки, Элиза схватила его за запястья, чтобы удержать равновесие. Из груди ее вырвался легкий стон, но его заглушил ответный стон Джаспера.
Так же внезапно он выпустил Элизу и отстранился. Утратив опору, она пошатнулась. Грудь Джаспера вздымалась, глаза под полуопущенными веками сверкали.
– Это мой кабинет, – хрипло произнес он. – В нем я провожу большую часть времени, когда дома.
Элиза не сразу осознала сказанное: слишком внезапно он отступил и переменил тему.
– Он тебе подходит, – наконец сумела выдавить она.
– Идем. – Джаспер протянул ей руку и повел из кабинета назад, в парадный холл.
Здесь у стены стояли напольные часы в высоком футляре, большой пристенный стол с серебряным подносом, подставка для трости: удобно и без лишней роскоши.
– Гостиная там, – сказал Джаспер, увлекая Элизу вперед по мраморному полу, покрытому круглым абиссинским ковром.
В камине пылал огонь, освещая разбросанные по двум столикам игральные карты, как будто игроки ненадолго вышли и сейчас вернутся. Комната, заставленная тяжеловесной, солидной мебелью, была отделана в желтых и кремовых тонах и содержалась в чистоте и порядке.
– Обычно здесь сидит кто-нибудь из моих служащих, – пояснил Джаспер, – поэтому внизу всегда шумно. Сегодня тут пусто впервые за многие годы.
– О… – Элиза поняла, что он отослал своих людей из-за нее. – А когда они вернутся?
– Еще не скоро, я отправил их надолго.
У Элизы вдруг повлажнели ладони. А поскольку Джаспер держал ее за руку, от него это укрыться никак не могло.
– Ты был так уверен в моей капитуляции?
– Совсем нет, но должен был подготовиться на всякий случай. – Он повел ее дальше. – На этом этаже еще столовая и бальный зал, но ими я не пользуюсь, так что они даже не обставлены.
Они подошли к лестнице и начали подниматься. С каждой ступенькой волнение Элизы усиливалось. Ее дыхание участилось, щеки разгорелись. Казалось, каждый шаг по этой лестнице приближает ее к решению судьбы, поворачивать назад поздно. Но как ни странно, сознание этой неотвратимости несло с собой чувство освобождения. Весь этот день она думала о Мелвилле, Реджине, Монтегю, взвешивала различные доводы и соображения. Но в чем, собственно говоря, заключались предложения и советы этих людей? В том, чтобы отбросить всякие надежды на самостоятельный выбор пути и вести себя так, как принято в обществе.
– На четвертом этаже, – сказал Джаспер, – три спальни и комната для гостей, переделанная из бывшей детской. Иногда мои люди здесь задерживаются, но сейчас никого нет и ты можешь осмотреть все комнаты, если хочешь.
Если он нарочно тянул время, чтобы дать Элизе успокоиться, то напрасно: с каждой минутой ее нетерпеливое волнение лишь возрастало.
– Но зачем мне их осматривать?
– Неужели ты не заметила в моем доме ничего необычного? – Джаспер бросил на нее внимательный взгляд.
– Дом чудесный и прекрасно обставлен, но почти ничего не говорит о своем хозяине. Здесь нет ни портретов милых тебе людей, ни пейзажей, ни безделушек. Придя сюда, я надеялась по виду твоего жилища побольше узнать о тебе, но не узнала почти ничего.
– Зато ты узнала, как мало меня интересуют вещи. Здесь ничего нет, потому что меня не привлекает ничего из того, что выставляется в витринах и украшает дома других людей. – Джаспер остановился посреди лестницы. – Думаю, тебе это вполне понятно. Ведь и ты сама не увлекаешься вещами ради вещей: ты одеваешься ради удобства, а не тщеславия, и все перемены в обстановке кабинета, который раньше принадлежал Мелвиллу, продиктованы тем же.
– Но ведь многие считают, что произведения искусства и милые пустячки создают в доме уют. У меня тоже есть несколько безделушек, которые мне просто приятны.
– А я для тебя тоже такая безделушка? – спросил Джаспер, и его глаза потемнели. – Бесполезная, но приятная?
– Да.
Джаспер снова двинулся вперед. С площадки третьего этажа Элиза взглянула вниз: кроме канделябров, ничто не оживляло пустые стены холла, затянутые зеленым дамаском.
– Мои желания всегда относились к миру невещественного. – Джаспер замедлил шаг. – Я хотел здоровья и счастья для моей матери, возмездия для негодяев, удовлетворения от хорошо сделанной работы для себя. И никогда не мог понять, почему люди так привязываются к вещам. У иных это становится настоящей одержимостью.
И, несмотря на ровный тон, Элиза ощутила, какие глубокие чувства скрываются за этими словами.
– Но почему ты говоришь мне все это? – мягко спросила она, сжимая его ладонь обеими руками.
– На этом этаже обитаю только я. – Джаспер снова шагнул вперед. – И все комнаты здесь, кроме моих личных, пусты.
Он снова ушел от ответа, и это становилось утомительным. Элиза не могла понять его настроения, но была слишком захвачена сумятицей собственных переживаний, чтобы разбираться в чувствах Бонда.
Они подошли к открытой двустворчатой двери, и Джаспер жестом предложил Элизе войти первой.
Глубоко вдохнув, она перешагнула порог. Как и ее собственная комната в доме Мелвилла, гостиная Джаспера была отделана в основном в бордовых тонах, с некоторой добавкой оживлявших их кремовых оттенков. Но это помещение было полностью мужским: ни кистей на шторах, ни узорчатых тканей, никакой резьбы на мебели.
Зато здесь витал запах Джаспера, и Элиза вдохнула его полной грудью, чувствуя, как он проливает бальзам на ее взвинченные нервы. Но потом она взглянула налево, в открытый проем, ведший в спальню Джаспера, и внутри у нее снова все сжалось.