Гориллы в тумане
Шрифт:
Утром следующего дня пора было приступать к основным занятиям, то есть начинать поиск горилл, и эта работа постепенно отодвинула на задний план бесконечные повседневные заботы, вроде натягивания веревок для сушки белья, правильной расстановки бочек для сбора дождевой воды и обучения прислуги умению пользоваться керосиновыми лампами и примусом, купленными в Найроби. Как любая обремененная бытом домохозяйка, я выделила на эти и прочие подобные дела вечернее время, когда темнело. Светлое же время суток я полностью посвящала гориллам.
В первый же день полевой практики не успела я пройти и десяти минут, как столкнулась с одиноким самцом гориллы, нежившимся на стволе дерева, нависшем над крохотным озерцом на краю луга Кабара. Пока я вытаскивала бинокль из футляра, застигнутый врасплох самец спрыгнул на землю и исчез в густых зарослях на склоне горы. Я потратила целый день, пытаясь догнать его, но с моим умением лазать по горам угнаться за одинокой испуганной гориллой мне явно было не по силам. Между прочим, это был первый и единственный случай, когда мне довелось встретить гориллу, отдыхавшую на открытом месте. Позже я узнала, что гориллы, как правило, избегают открытых участков и сравнительно больших водоемов, поскольку встреча с людьми здесь наиболее вероятна.
На второй день ко мне прибыл егерь из службы парка поработать следопытом до приезда Санвекве, опытного мастера своего дела, с которым я познакомилась у Джоан и Алана Рут. Этот конголезец явно не имел опыта в выслеживании животных, о чем свидетельствовали его бесплодные попытки выйти на след горилл. Он плутал весь этот долгий и утомительный день. Третий день был тоже безрезультатным, зато дал пищу для смеха. После нескольких часов ходьбы сквозь густые заросли в поле моего зрения вдруг попало какое-то похожее на гориллу черное существо, нежившееся на солнце на противоположной стороне глубокого оврага шириной метров тридцать. Я неторопливо извлекла бинокль из футляра, приготовила тетрадь для записей, вытащила ручку и секундомер, а заодно отыскала удобное местечко, откуда можно было незаметно вести наблюдение за животным, которое, казалось, с огромным удовольствием возлежало на склоне горы. Прошло более часа, а объект наблюдений так ни разу и не шелохнулся. Мой проводник, устроившийся позади, стал тихо похрапывать, а секундомер размеренно тикал. Хотя я понимала, что наблюдения за гориллами требуют большого терпения, ожидание показалось мне мучительно долгим, тем более что первая страница «результатов наблюдений» продолжала оставаться пустой на протяжении целого часа. Наконец я не выдержала, разбудила проводника и попросила его не сходить с места. А сама поползла к загоравшему животному. Я никогда не забуду своего огорчения, когда «горилла», с которой я не спускала глаз более часа, оказалась большой лесной свиньей (Hylochoerus meinertzhageni). Заметив человека, животное уползло в заросли и исчезло. Через два дня я наткнулась на труп этого старого зверя в лесу под большой хагенией. Очевидно, он умер естественной смертью.
Не все сюрпризы, однако, приходились на дневное время. В четвертую ночь пребывания в Кабаре меня грубо разбудили и с силой вышвырнули из койки — в результате я в спальном мешке откатилась в противоположный конец палатки. Палатку трясло, будто фурии, заключенные на долгие века в сердце потухших вулканов, решили устроить мощное извержение. Услышав глухой рокот, я почувствовала не столько страх, сколько досаду от мысли, что моим не успевшим начаться исследованиям приходит конец. После минуты тряски и рокота воздух наполнился звуками и запахами, которые объяснили суть явления. Три слона решили, что нет ничего удобнее палаточных стоек для чесания боков, а один их них оставил визитную карточку у самого входа. Эти три слона, а за ними и другие, стали частыми гостями лагеря, и меня постоянно поражало их любопытство и полное отсутствие страха. Однако я не смогла отвадить их от огорода, с которым связывала большие надежды. После третьего нашествия «тембо» я поняла, что салатом придется пожертвовать.
Из-за почти ежедневных встреч со слонами, буйволами, лесными свиньями и, конечно, гориллами работа на природе была гораздо более увлекательной, чем часы, проведенные в лагере. С первых же дней я погрязла в бумагах, из которых мне так и не удалось выкарабкаться вплоть до последнего дня. Многочисленные записи о наблюдениях буквально за всем, от погоды до жизни птиц и растений, а также о действиях браконьеров, и подробные описания моих встреч с гориллами приходилось печатать на машинке каждую ночь.
Палатка два с половиной на три метра была одновременно спальней, кабинетом, ванной и помещением для сушки одежды, вечно мокрой в условиях влажного тропического леса. Десять деревянных ящиков, покрытых экзотической местной тканью, служили столами, стульями, шкафами и картотекой. Я готовила пищу и столовалась во второй комнате хижины для мужчин — небольшого деревянного строения, простоявшего лет тридцать пять и сильно пострадавшего от вандализма с момента моего первого пребывания в нем. Мой персонал, с приездом Санвекве выросший до трех человек, готовил пищу на очаге посреди комнаты. Их не смущал висящий в хижине вечный дым, от которого я лила слезы и задыхалась.
Мужчины в основном пожирали колоссальные количества батата, цветной фасоли, кукурузы и изредка свежих овощей, доставляемых из деревни Кибумба у подножия горы. Если меня вначале смущало, что я питаюсь более разнообразной пищей, чем африканцы, то это ощущение скоро прошло, потому что они не скрывали своего вежливого презрения к консервам, составлявшим основу моего рациона. Раз в месяц я посещала Кисоро, небольшой городок в Уганде в двух часах езды от подножия горы Микено, и набирала банки с сосисками, тушенкой, молочным порошком, маргарином, колбасным фаршем, тунцом, рубленым мясом и разными овощами, а также коробки макарон, вермишели, овсянки и печенья. Хлеб, сыр и другие свежие продукты не выдерживали и двух недель хранения и лагере. Поэтому месяц как бы делился на две половины, одну с обильным питанием и вторую — со скудным. Слава Богу, яиц было хоть отбавляй благодаря плодовитости курицы по имени Люси. Люси и ее кавалера Дэзи мне подарил Санвекве, полагая, что я их откормлю на суп. Но они стали моими первыми домашними птицами в Африке, и за долгие годы пребывания на континенте я к ним сильно привязалась.
Когда провиант подходил к концу, я обходилась картошкой в любом виде — мятом, жареном, печеном, вареном. Мне просто повезло, что я люблю картошку. Хуже было, когда у меня кончались сигареты, а у Санвекве — табак для трубки. Это было нам обоим в тягость. Как только запасы грозили иссякнуть, мы переходили на режим строгой экономии: Санвекве замешивал в табак сухие листья, а я позволяла себе не более двух-трех затяжек за раз, чтобы растянуть драгоценную сигарету надолго. Нелепость подобных ситуаций вызывала у нас хихиканье, словно мы были двумя нашкодившими школьниками.
Наделенный тонким чувством юмора, Санвекве был следопытом, не знающим усталости и питавшим самые проникновенные чувства к гориллам и прочим лесным обитателям. Он обучил меня всем тонкостям ремесла и проявил себя надежным спутником во время многодневных походов по труднопроходимой местности, как правило, под проливным дождем. Благодаря ему я в конце концов вышла на три группы горилл в районе моих исследований площадью около пяти квадратных километров рядом с горой Микено и на ее склонах.
Гориллы живут сравнительно устойчивыми сплоченными социальными группами, состав которых меняется по мере рождения одних особей, смерти других и перехода отдельных животных из одной группы в другую. В семейной группе может быть от двух до двадцати обезьян, в среднем около десяти особей. Типичная группа состоит из одного серебристоспинного половозрелого самца в возрасте пятнадцати лет, который является неоспоримым вожаком группы и весит около 170 килограммов, то есть он почти вдвое крупнее самки; одного черноспинного, незрелого в половом отношении самца в возрасте от восьми до тринадцати лет и весом около 115 килограммов; трех-четырех взрослых самок старше восьми лет, каждая весом около 92 килограммов, которые обычно связаны с серебристоспинным вожаком супружескими узами до самой смерти; и, наконец, трех — шести малолеток, то есть животных моложе восьми лет. Последние подразделяются на старшелеток в возрасте от шести до восьми лет весом около 77 килограммов, подростков в возрасте от трех до шести лет весом до 55 килограммов и детенышей в возрасте до трех лет и весом от одного до тринадцати килограммов.
Многие годы, которые молодые гориллы проводят со своими родителями, одногодками, братьями и сестрами, создают уникальные условия для создания прочной семейной организации, спаянной тесными родственными узами. Достигнув половой зрелости, самцы и самки часто покидают родные группы. Уход из групп половозрелых особей, очевидно, является эволюционной закономерностью, направленной на уменьшение опасности вырождения из-за кровосмешения, хотя миграция созревающих горилл может быть вызвана и тем, что у них нет шансов приобрести партнера в родной группе.