Гориллы в тумане
Шрифт:
Носильщики были в основном из племени бахуту, принадлежащего к группе банту, основным занятием которых является земледелие. Более 400 лет назад сюда с севера пришли батутси и подчинили себе бахуту, населявших область, которую впоследствии назвали Руандой. Захватив земли, скотоводы батутси установили некое подобие феодальной системы. Бахуту приходилось платить натурой или отрабатывать за право владения скотом и его выпаса. Со временем бахуту превратились в крепостных батутси. Такое кастовое деление сохранялось до 1959 года (включая периоды германской и бельгийской колонизации), когда бахуту сбросили иго батутси. Бельгия предоставила Руанде независимость в 1962 году, и у власти оказались бахуту. Последствия революции ощущались до 1972 года, когда наконец прекратились массовые убийства и бегство тысяч оставшихся в живых батутси. Отношения между этими народностями остаются натянутыми до сих пор.
Многие
Босоногие носильщики бахуту в прекрасном расположении духа принялись разбирать груз. Прежде всего каждый из них нарвал длинные пучки травы и скатал их в компактные круглые подушечки для головы, а затем взял в руки посох (фимбо). Как выяснилось позже, «фимбо» позволял не терять равновесия при переходе через грязные скользкие участки, а также помогал вытаскивать ноги из болота, по которому прошли слоны. В те времена в Руанде о сапогах еще не слышали, а пластиковые сандалии, которые можно было купить на местных рынках, были совершенно непригодны на затопляемых участках, где вода зачастую доходила до колен.
Оставив «Лили» в окружении любопытных жителей деревни и на попечении сторожа (заму), мы с Алиетт тронулись вслед за идущими гуськом носильщиками, которые принялись энергично расталкивать толпившихся вокруг нас детей. Женщины остались в деревне, так как в их обязанности входили работы на полях, сбор дров, доставка воды и уход за детьми. Многие из них были беременны, тем не менее за спиной каждой на кожаной перевязи висел ребенок, и они не спускали глаз с копошащейся у ног малышни.
Пересекая возделанные поля по лабиринту узких троп, тощие носильщики весело переговаривались с работающими женщинами. Поражало обилие народа, и я невольно вспоминала, сколь малолюдна была местность между небольшой конголезской деревушкой Кибумба и безмолвным темным лесом под Кабарой. Однако, как и в Кибумбе, жители руандской деревни Киниги были весьма любопытны и дружелюбно настроены. Мужчины и женщины были замотаны в длинные куски ткани: обноски европейской одежды вошли в моду позже. Как и взрослые, детишки бегали босиком, практически голые, лишь слегка прикрытые лохмотьями из мешковины, нисколько не смущаясь этого. Хлестал сильный ливень, и я, несмотря на пластиковую накидку, тряслась от холода, а хохочущие ребятишки весело прыгали вокруг нашей процессии — воистину беззаботное детство.
Мы шли через поля, недавно засеянные пиретрумом, и густой туман скрывал от нас опустошение, вызванное сведением лесной растительности, хотя рядом с тропой еще дымились пни вековых хагений — все, что осталось от некогда величественного леса. Так хотелось снова ощутить то приятное волнение, которое я испытала в начале пути, ступив на луг Кабара, но теперь у меня сложилось впечатление, что мы идем по развалинам после бомбежки.
В получасе ходьбы от горы Високе мы углубились в бамбуковые заросли, некогда входившие в территорию парка, а ныне обреченные на гибель — их теперь вытеснят посевы пиретрума и деревни. Сегодня на этом месте стоят шесть круглых жестяных хижин и сооружена большая стоянка для автомобилей туристов. Я рада, что хотя бы в 1967 году мне довелось созерцать эту местность в первозданном виде, ибо она уже изменилась навсегда.
Как только мы оказались в бамбуковой чаше, мной овладело чувство единения с дикой природой. Приглядевшись, я заметила свежий слоновый помет и следы пребывания горилл. Тропа привела нас к прохладному скалистому проходу шириной в полтора-два метра и длиной около десяти метров. Осыпающиеся лавовые стенки были истерты грубой шкурой слонов, долгие годы ходивших этим путем из леса вниз в бамбуковые заросли и обратно. На твердой почве остались четкие волнистые следы их ног, а туманный воздух был пропитан их запахом. Десять лет спустя, когда большинство слонов в парке было уничтожено браконьерами, стенки прохода обросли толстым слоем мха, навсегда скрывшего следы одного из многих животных, некогда обитавших в горах Вирунга.
Проход этот служил как бы парадным входом в мир горилл. Он символизировал переход от цивилизации к молчаливому лесному царству. За ним открывался
Хагения — самое распространенное дерево в седловине между горами Вирунга, а на высотах встречается редко, потому что деревьям с огромной массой трудно удержаться на крутизне. На высоте от 2600 до 3300 метров над уровнем моря на склонах гор в седловине растут в основном старые деревья, а в субальпийской и альпийской зонах можно встретить множество молодых деревьев, относящихся к этому виду. Джордж Шаллер удачно сравнил хагению с добродушным лохматым стариком. Стволы их достигают в поперечнике двух с половиной метров, а в креслоподобных пазухах, образованных могучими ветвями, нашли приют целые заросли разнообразных мхов, лишайников, папоротников, орхидей и прочих эпифитов. Деревья здесь редко превышают 20 метров, и в районе седловины на территории парка кроны затеняют около 50 % поверхности, что создает благоприятные условия для произрастания пышной травянистой растительности. Гориллы предпочитают питаться многими эпифитами, растущими среди ветвей с длинными перистыми листьями и сиреневых гроздей его соцветий. Среди излюбленных ими лакомств, произрастающих на хагении, следует отметить узколистный папоротник (Pleopeltis excavatus), свисающий с толстых подушек мха на почти горизонтальных нижних ветвях дерева. Гориллы усаживаются поудобнее на мягком мху, выдергивают из него кусок побольше, кладут его на колени и лениво пощипывают папоротник листочек за листочком. У старых деревьев в стволе образуются дупла, где селятся самые разнообразные животные — от древесного дамана (Dendrohyrax arboreus), тигровой генетты (Genetta tigrina), мангусты (возможно, Crossarchus obscurus) и сони (Graphiurus murinus) до белки (вероятно, Protoxerus stangeri).
Наряду с хагенией в седловине произрастает гиперикум (Hypericum lanceolatum), родственник европейского зверобоя. Гиперикум размерами меньше хагении и растет в более широком интервале высот от границ парка (около 2600 метров) до альпийской зоны (3600 метров), где доминируют его карликовые формы. В седловине высота гиперикума колеблется от 12 до 18 метров, но его сравнительно тонкие ветви не могут удерживать массивные подушки мха, как хагении. В кружево, образованное мелкими остроконечными листьями гиперикума и его ярко-желтыми цветками с восковыми лепестками, вплетаются длинные тонкие ленты лишайника (Usnea), напоминающие бородатый мох. Это дерево также облюбовано растением-паразитом (Loranthus luteoaurantiacus) с красными цветками, принадлежащим к семейству омеловых и являющимся лакомством для горилл. Гибкие и тонкие ветки гиперикума часто используются гориллами для сооружения гнезд как на земле, так и на самом дереве (гораздо реже).
Третье самое распространенное дерево, произрастающее в седловине и нижней части склонов горы Високе рядом с хагенией и гиперикумом, — вернония (Vernonia adolfifriderici). Вернонии достигают в высоту 7–9 метров, и образующийся полог настолько густ, что трава под ним, как правило, не растет. У дерева широкие мягкие листья, исключительно прочные ветви и стебли, из которых появляются почки, а затем небольшие гроздья белых цветков с бледно-лиловыми ободками по краям. Гориллы любят почки, напоминающие по вкусу орехи, и либо забираются на деревья, либо пригибают ветки к земле и отщипывают почки одну за другой, точно так же, как мы едим виноград. Гориллам также нравится древесина вернонии, сырая или подгнившая. На всей территории гор Вирунга гориллы так широко используют это дерево в пищу, для игр и сооружения гнезд, что по обилию их остатков можно судить о прежних местах обитания этих животных.
Тропа, по которой мы шли, между поросшими растительностью склонами справа и седловиной где-то внизу слева была утоптана лучше, чем у деревни, поскольку ей не давали зарасти слоны и буйволы, да к тому же она служила руслом для многочисленных потоков, стекающих с горы во время дождей.
Первые полтора часа восхождения мы преодолевали самую крутую часть склона, и, по мере того как поднимались все выше, дыхание — мое, во всяком случае, — становилось все более затруднительным. Я с удовольствием одобрила решение носильщиков сделать привал и покурить. Они выбрали небольшую лужайку с журчащим ручейком, обрамленным кучами слонового и буйволиного помета. Воздух казался эликсиром, а вода в ручейке была необыкновенно вкусной и прохладной. Густой туман и мелкий дождь, похоже, собирались уступить место долгожданному солнцу. Впервые я осознала, насколько густой была растительность на крутых склонах горы Високе на северной стороне тропы. С точки зрения возможности встреч с гориллами местность казалась весьма перспективной. Меня охватило страстное желание узнать, что лежит впереди, к западу от нас в глубине области Вирунга.