Горький без грима. Тайна смерти

Баранов Вадим Ильич

И действительно, мы не знаем многого из того, что составляет подлинную жизнь Горького. А если и знаем факты, то остаются для нас неведомыми побудительные стимулы, которыми руководствовался он, совершая те или иные поступки, те истинные цели, которые ставил перед собой этот «океанический человек» (используя выражение Б. Пастернака).

Не знаем мы и как прервалась его жизнь, а это составляет одну из главных тайн не только биографии писателя, но и загадок уходящего в даль времен двадцатого столетия.

Тайна смерти Горького… Попытка разгадать ее содержится в этой книге, которая появляется

в год шестидесятилетия его кончины.

А ведь, оказывается, никакой тайны вообще могло не быть…

…14 декабря 1887 года в казанской газете «Волжский вестник» появилась заметка следующего содержания: «12 декабря, в 8 часов вечера, в Подлужной улице, на берегу реки Казанки, нижегородский цеховой Алексей Максимов Пешков… выстрелил из револьвера себе в левый бок, с целью лишить себя жизни. Пешков тотчас же отправлен в земскую больницу, где, при подании ему медицинской помощи, рана врачом признана опасной. В найденной записке Пешков просит никого не винить в его смерти».

Репортер не совсем точен в передаче содержания предсмертной записки вышеозначенного нижегородского цехового. «В смерти моей, — писал тот, — прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце. Прилагаю при сем мой документ, специально для сего случая выправленный. Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время. Из приложенного документа видно, что я — А. Пешков, а из сей записки, надеюсь, ничего не видно. Нахожусь в здравом уме и полной памяти. А. Пешков. За доставленные хлопоты прошу извинить».

Итак, даже в последний миг, прежде чем направить в сердце дуло старого револьвера, купленного по дешевке специально для этой цели на базаре, Алексей Пешков позволил себе роскошь иронической усмешки над тем, что происходит в этой странной, совсем не так, как надо, устроенной жизни. Жизни, порождающей «зубную боль» в совсем молодом еще и крепком сердце, — не без помощи сочинителей вроде Генриха Гейне… И если б выстрел был более точен, никто бы в мире никогда не узнал, что покончил с жизнью не только Алексей Пешков, но что был убит человек феноменальной природной одаренности — писатель Максим Горький, автор гениальной пьесы «На дне»…

Разве мог он предположить тогда, что всего лишь через десять лет, сразу после выхода первой его книги рассказов и очерков в двух томах, начнет он стремительно набирать такую славу, какой не видывал еще ни один писатель во всем мире?!

Первые переводы Горького на иностранные языки последовали уже в 1899 году (восемь произведений на семи языках). А дальше переводы посыпались как из рога изобилия. С 1901 года хлынули издания на английском, немецком, французском, испанском, итальянском, норвежском, шведском, чешском, словацком, венгерском, хорватском, польском, эстонском, грузинском, армянском и других языках.

Более того, стали выходить многотомники. Так, на немецком языке начинают издаваться избранные рассказы в шести томах (напомним, что автор вступил в возраст Христа, и по нынешним меркам неизвестно, дорос ли уже до права называться молодым писателем). Успех издания был столь ошеломляющим, что не просохла еще типографская краска шеститомника Дидерихса, как другое немецкое издательство

в 1903 году начало выпускать избранные сочинения Горького в семи томах, в Чехии — в трех томах, во Франции — в пяти. В Болгарии предпринимают выпуск сочинений в двух томах, но уже в следующем году срочно допечатывают третий том…

Но все это будет позже. А пока на пути к фантастической славе, как ее предварение и, если угодно, условие ее рождения, начинают возникать первые произведения какой-то оглушающе-ярмарочной романтики, страстной апологетики Жизни, активного отношения к ней — во имя ее же усовершенствования.

Может быть, один из главных парадоксов всей горьковской биографии состоит в том, что, пожалуй, попытка самоубийства и преодоление кризиса, толкнувшего на нее, пробудили и активнейшее, яростное противодействие «свинцовым мерзостям жизни», и утверждение ее величия и красоты. И — к столь же яростному отрицанию любых устремлений хоть как-то опоэтизировать Смерть.

В самом начале творчества, в 1892 году, вслед за первым рассказом «Макар Чудра» он пишет программное произведение «Девушка и Смерть», — сказку, которую не удалось напечатать «по цензурным условиям». Ту самую сказку, которую спустя почти сорок лет похвалит — да еще как! — сам великий вождь всех трудящихся, сказав, что эта «штука» сильнее, чем «Фауст» Гете. (Забегая вперед, заметим, что у Вождя были свои чисто индивидуальные представления не только о власти Смерти над человеком, но и о власти человека над смертью. Разумеется, подобным даром мог быть наделен только исключительный человек…)

Конечно же сказка дебютанта ни в какой мере не претендует на то, чтобы состязаться с замечательным созданием классика немецкой литературы. Но она очень важна для понимания горьковского мироощущения.

Между тем как раз в ту пору, на рубеже веков, в буржуазном обществе нарастали разочарование в жизни, пессимизм. В кругу рафинированной художественной интеллигенции рождается своего рода культ Смерти.

Страстным пером публициста написана статья «Поль Верлен и декаденты» (1896). Молодой журналист «Самарской газеты» обрушивает свой гнев на тех парижан, что идут в «Кабачок смерти», где, «сидя в гробах, заменяющих столы, и попивая пиво из черепов, играющих роль бокалов», предаются псевдофилософским разглагольствованиям, свидетельствующим о «крайнем отупении нравов».

Позднее, в 1912 году, живя на Капри, Горький напишет рассказ на тему «Юноша и смерть». Только назовет его «Случай из жизни Макара». Рассказ этот воспроизведет обстоятельства, толкнувшие его в восемнадцатилетнем возрасте на шаг, который он потом осудил решительно: «Покушался на самоубийство, мне очень стыдно вспоминать об этом, и оправдания этой глупости я не нахожу».

Признание такое возникло в пору реакции, о которой сейчас предпочитают не вспоминать. Между тем Россию тогда охватила буквально эпидемия самоубийств, о чем несмолкаемо говорила пресса. В статье «Издалека», написанной в том же 1912 году, Горький отмечал: «Эпидемия самоубийств среди молодежи — в тесной связи с теми настроениями, которые преобладают в литературе, и часть вины за истребление молодой жизни современная литература должна взять на себя».