Шрифт:
ЗАМЫСЛОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ГОРЬКИЙ ХЛЕБ
РОМАН
Часть 3
МОСКВА
Глава 26
ГОНЦЫ
Наконец-то, разорвав темные, лохматые тучи, поднялось над селом солнце. На второй день, опробовав подсохшие загоны, мужики вышли поднимать сохой зябь и засевать пашню ячменем, овсом, горохом да просом.
Болотниковым хватило семян лишь на одну десятину, а другим - и того меньше.
Собрались крестьяне поутру возле гумна, завздыхали:
– Пропадем нонче, братцы. Нечем сеять. Все жито на княжьем
Крестьяне глянули на Исая. Благообразный, древний, седовласый Акимыч обратился от всего мира:
– Пораскинь головой, Исаюшка, как нам быть.
Исай Болотников, опустив густую черную бороду на колени, помолчал, перемотал онучи, ковырнул худым лаптем высохшую лепешку конского назема и, вздохнув, высказал:
– Худое наше дело, мужички. Приказчику кланяться - проку нет - полторы меры по осени сдерет. К мельнику идти - и того больше запросит. А урожаишки наши - сам-сам.
– Нешто помирать ребятенкам, Исаюшка?
Исай поднялся на ноги, выпрямился во весь рост, разгладил бороду и после долгого раздумья промолвил:
– Норовил я как-то все к князю прийти да нуждишку нашу ему высказать. Припоздал. Отбыл князь в белокаменную.
– Эх, Исаюшка. Плоха на князей надежа. Добра от них не жди, - махнул рукой Акимыч.
– А вы послушайте, православные. Чем князь крепок? Мужиком. Без миру князю не барствовать. Мужик его и кормит, и обувает, и мошну деньгой набивает. Оброк-то немалый ему от мужика идет. А теперь смекайте, что с князем приключится, коли страдная нива впусте лежать станет да бурьяном зарастет. Лошаденки без корму придохнут, мужики разбредутся, вотчина захиреет. И не будет князю - ни хлеба, ни денег. Вот и мыслю я - гонца слать к князю немедля. Просить, чтобы жита из амбаров своих на посев миру выделил.
– А, пожалуй, дело толкуешь, Исаюшка, - промолвил Акимыч.
– Да токмо поспешать надо. Вишь - солнышко как жарит. Коли денька через три не засеем - вовсе без хлебушка останемся. Высохнет землица.
– И о том ведаю, Акимыч. С севом мы нонче припозднились. Но коли выбрать коня порезвей да молодца проворного - за два дня из Москвы можно обернуться. Кого посылать будем, мужики?
После недолгих споров порешили послать гонцом в Москву Иванку.
– Разумен. Конь ему послушен. Хоть и молод, но за мир постоять сумеет, - сказали мужики.
Исай Болотников поклонился в пояс селянам. Хотя старый крестьянин и был рад за сына, но все же засомневался:
– Дерзок Иванка мой бывает. Чу, и на мельнице шум затеял. Кабы и в Москве не сорвался.
– Как порешили - тому и быть. Снаряжай сына, Исай, - степенно сказал белоголовый Акимыч.
– На моем Гнедке далеко не ускачешь. Заморен конь. Теперь резвую лошаденку нам по всему селу не сыскать.
– Что верно, то верно, - отощали лошаденки, - снова озадаченно завздыхали мужики.
– Мир не без добрых людей, православные, - вмешался
– Есть и в нашем селе скакуны.
Все повернулись к бобылю, а тот скинул с головы колпак и пошел по кругу.
– Кидайте по полушке - будут вам кони, и не один, а два.
– Пошто два, Афоня?
– На другом я поскачу. Без меня Иванка в Москве сгинет. Чуть зазевался - и пропадай головушка. Москва бьет с носка, особливо деревенских. А мне не привыкать. Почитай, пять годков по Москве шатался.
– А что, хрещеные? Мужик он бывалый, верткий, пущай с Иванкой едет, проговорил Акимыч.
– Где коней добудешь?
– спросил Исай.
– У князя одолжу, - подмигнул селянам Шмоток.
– Княжьему конюху челом ударю, денег дадите - винцом угощу, уломаю Никиту. Господские кони сытые, зажирели на выгоне, одначе до Москвы промнутся.
Уезжали вечером, тайно: дознается приказчик, что без спроса без ведома к князю собираются - ну и быть беде. В железа Калистрат закует, либо в вонючую яму кинет ослушников.
Коней Афоня и в самом деле раздобыл. Полдня у Никиты в избе высидел, ендову хмельной браги с ним выпил. Никита долго отнекивался, бородой тряс.
– На гиль меня подбиваешь, Афоня. За оное дело не помилуют. Да и на дороге теперь пошаливают. В един миг под разбойный кистень1 угодите. Два коня, больших денег стоят. Вовек с князем мне не расплатиться. Нет уж, уволь. Поищи коней в ином месте.
Но не таков Афоня, чтобы отказом довольствоваться. Битых три часа Никиту улещивал, даже на колени перед ним встал и слезу проронил.
Покряхтел, покряхтел Никита, да так и сдался. Встал перед божницей, молитвы забормотал, прося у господа прощения. Затем повернулся к бобылю.
– За мир пострадаю, Афоня. Коли что - выручайте. Большой грех на душу примаю. У самого жита нет. Может, и окажет князь милость.
...За околицей, когда совсем стемнело, гонцов провожали Исай и Акимыч. Отец благословил сына, облобызал троекратно, напутствовал:
– Удачи тебе, Иванка. Ежели князь смилостивится - пусть грамотку приказчику отпишет. Гордыню свою запрячь, я тя знаю... В Москве по сторонам не глазей. Остепенись, дело разумей. Все село тебя - ох, как ждать будет.
Акимыч протянул Иванке полтину денег, перекрестил дрожащей сухой рукой:
– Прими от селян, молодец. Сгодится в дороге. Езжайте с богом...
Ездоки спустились к реке, обогнули взгорье и сосновым перелеском стали выбираться на проезжую дорогу.
Ехали молча. В Болотникове еще не улеглось радостное волнение. Еще бы! Из всего села его гонцом к князю выбрали. Такой чести удостоили и на серьезное дело снарядили, шутка ли. Это тебе не борозду в поле прокладывать.
Но вскоре в душу закралась и тревога: князь Телятевский спесив да прижимист, не легко к нему будет подступиться. Да и Пахом не зря сказывал, что на Руси праведных бояр нет.