Горький хлеб (Часть 3)
Шрифт:
– Нешто, Иванка?
Болотников в недоумении подсел к работному. А старик, задыхаясь от кашля, все норовил что-то вымолвить, тряс нечесаной седой бородой. Наконец, он откашлялся, и глухо произнес:
– Не признаешь своих-то?
Иванка пристально вгляделся в сморщенное землистое лицо и ахнул:
– Ужель ты, Герасим?
Герасим кивнул головой, печально улыбнулся.
– Чать, помнишь, как нас, бобылей, из вотчины в Москву повели? Сказывали, на одну зиму берем. Да вот как оно вышло. Пятый год здесь торчим. Было нас семеро душ из вотчины. Четверо с гладу да мору преставились,
Болотников хмуро слушал Герасима и диву давался, как за пять лет из крепкого, проворного мужика он превратился в дряхлого старца.
– Тюрьма здесь, Герасим. В неволе царь народ держит. Пошто так?
– Э-э, нет, Иванка. Ты царя не трожь. Блаженный он и народом чтим. Тут на ближнем боярине Борисе Годунове грех. Сказывают, что он повелел новую крепость возводить и мужиков в неволе томить без выходу, - понизив голос, произнес Герасим и снова весь зашелся в кашле. Затем, отдышавшись, виновато развел руками.
– Надорвался я тут, Иванка. Внутри жила лопнула. Кровь изо рта идет, помру скоро. На селе мужикам поклонись, да проси батюшку Лаврентия помолиться за меня, грешного. Сам-то как угодил сюда?
– Гонцом к князю мир снарядил. Засевать яровые нечем. Буду у Телятевского для селян жита просить. Да вот застрял здесь. Повелели день отработать.
– Это тоже по указу ближнего царева боярина. Норовят через год крепость к Китай-городу подвести. Тут и замкнется каменное колечко. Тыщи людей здесь примерли. Зимой в город деревенских мужиков не пущают. В землянках живем-маемся. Шибко мерзнем. Хворь всех одолела. Ежедень божедомы усопших в Марьину рощу отвозят да в ледяную яму складывают, а в Семик хоронят. Вот житье-то наше... О-х и стосковался я по землице отчинной, по сохе-матушке. Хоть бы перед смертью по селу пройтись да на мужиков взглянуть, к старикам на погост наведаться.
– Герасим смахнул со щеки слезу и продолжал.
– Князь-то наш строг да прижимист. На Москве хлебушек дорогой. Мнится мне - откажет селянам князь...
Около часу сидели Иванка и Герасим возле речки. Старик пытливо выспрашивал о мужиках, родит ли земля, по скольку ден крестьяне на боярщину ходят, да велик ли оброк на князя дают, много ли страдников в бегах укрывается и кого бог к себе прибрал. Болотников не спеша рассказывал, а Герасим, вспоминая родное село, ронял слезы в жидкую седую бороденку и поминутно кашлял.
Возле Яузских ворот ударили в сигнальный колокол. Работные люди начали подниматься от шалашей и неторопливо потянулись к крепости.
– Ну, прощевай, Иванка. Более не свидимся. Исаю от меня поклон передай, - с тихой грустью высказал Герасим, не поднимаясь с земли.
К речке подъехал объезжий голова, гаркнул сердито:
– Подымайсь, старик. Аль оглох!
Герасим просяще вымолвил:
– Уж ты прости меня, батюшка. Силушки нет, дозволь денька два отлежаться. В ногах ослаб, грудь разломило...
– Будя врать, козел паршивый. А ну, поднимайся!
– снова прокричал Кирьяк и хлестнул старика нагайкой.
Болотников шагнул к обидчику, высказал с
– Пошто старого бьешь? Хворый он, вот-вот ноги протянет.
Кирьяк сошел с коня, недобро усмехнулся, оскалив белые крепкие зубы, и больно полоснул Иванку нагайкой.
Болотников вспыхнул, гневно сверкнул глазами, подступил к Кирьяку, оторвал его от земли и швырнул в речку.
Работные люди, проходившие мимо, остановились, сгрудились. Один из них тихо и зло высказал:
– Дорофей - зверь лютый. Десятки мужиков насмерть забил. Совсем утопить бы его, братцы. У-у, ирод!
К речке начали сбегаться земские ярыжки. Объезжий голова по самую грудь завяз в тине. С налитыми кровью глазами с трудом выбрался на берег и в бешеной злобе двинулся на дерзкого парня, вытянув из ножен саблю.
– "Сам пропал и мирское дело загубил", - с горечью подумал Болотников.
Глава 28
В ДЕРЕВЕНЬКЕ УБОГОЙ
Уезжая в Москву, князь Андрей Андреевич имел с приказчиком тайную беседу.
– В монастырь настоятелю дарохранительницу отвези да крест напрестольный. Пусть молебен отслужит по сестрице. А по пути к соседу загляни. У Митрия Капусты мужички разбредаются. Дворянишку худородного обласкай, напои, а крестьян в вотчину перемани. Выдай им по два рубля, подрядные грамоты состряпай. Вообще, сам знаешь - не впервой.
– Нелегко будет, отец родной, царев указ рушить. Неровен час прознают в Поместном приказе7, тогда быть беде, - покашливая в бороденку, произнес Калистрат.
– То моя забота. Делай, что ведено. Радение твое не забуду...
...Ранним утром, прихватив с собой Мокея и трех челядинцев с самопалами, Калистрат выехал в Подушкино. Всю дорогу молчал, раздумывал, как сподручней подойти к дворянину - соседу. Князю-то легко указывать. Митрий Капуста - человек крутой, своевольный да бражный. При покойном государе Иване Васильевиче в опричниках8 служил, боярские вотчины рушил. Попади ему под горячую руку - по голове, словно разбойник, кистенем шмякнет - и прощай белый свет. А нонче, сказывают, Капуста не в себе: поместьишко захирело, а сам в запой ударился.
Подушкино - верстах в семи от княжьей вотчины. Убогая деревенька в двадцать дворов. С давних пор осели здесь старожильцы да новоподрядчики крестьяне подмосковные.
Проезжая полями, не тронутыми сохой и проросшими диким разнотравьем, Калистрат сокрушенно качал головой
– Запустела нива у Митрия. Един бурьян на землице. Ай, как худо живет Капуста.
Въехали в деревеньку. Тихо, уныло. Покосившиеся курные избенки под соломенной крышей, ветхая деревянная церквушка.
Неказист и сам терем дворянский: большая, в два яруса изба с подклетом.
На крыльце сидел большеголовый лохматый мужчина босиком, в просторной кумачовой рубахе.
– Дома ли господин?
– спросил приказчик.
– Аль не зришь, дурень, - позевывая, ответил мужик.
Калистрат поспешно сошел с коня, поясно поклонился Капусте.
– Прости, батюшка. Не признал со слепу. Здоров ли, Митрий Флегонтыч?
Капуста поднял на приказчика голову. Лицо помятое, глаза мутные, осоловелые. Изрек хрипло:
– Чего тебе, христов человек?
– Не дозволишь ли в дом войти, Митрий Флегонтыч?