Горький хлеб (Часть 4)
Шрифт:
– Ну, а лада у тебя есть на селе?
– залившись румянцем, тихо спросила девушка.
Иванка положил руку на плечо Василисы и снова встретился с ее глазами. В резком разлете густых бровей, темных пушистых ресницах, тень от которых скрывала синеву любопытных задумчивых глаз. Иванка увидел столько неподдельной теплоты и ласки, что он невольно задохнулся от нахлынувшего на него чувства.
– Нет у меня никакой лады, Василиса. Нет!
Чтобы скрыть наступившую неловкость и волнение, Василиса поднялась на ноги
– А ну, забирай поклажу! Рыбе пора на столе быть. Иванка, не отводя глаз от Василисы, решительно шагнул к девушке, взял за руки и заговорил взволнованно:
– Погоди, Василиса... Не знаю, что со мной... Колдунья ты. Хмельным я от тебя сделался.
Девушка сразу посерьезнела и посмотрела на Иванку долгим и пристальным взглядом, словно искала в его глазах желанного для себя ответа, а затем мягко высвободила руки, обвила парня за шею, доверчиво прижалась к нему всем телом и поцеловала в губы.
Глава 43
ИЗ ОДНОЙ КАБАЛЫ - В ДРУГУЮ
Прибыв в Богородское из стольного града, Калистрат Егорыч заспешил к княжьему управителю.
Прежде чем взойти на красное крыльцо терема, приказчик обошел все княжьи службы: заглянул в холопий подклет, конюшню, псарню, поварню... И недовольно закачал бороденкой: всюду бродили по двору челядинцы слоняясь от безделья. Ох, и пообленились без княжьего присмотра. Десятка три не при деле. Управитель - человек тихий, набожный. Все больше в постах да молитвах время проводит, а до холопей ему и дела нет.
Возле покоев управителя, перед низкой сводчатой дверью, на широкой лавке развалился длиннющий, нескладный челядинец. Калистрат Егорыч ткнул его в бок кулаком.
– Креста на тебе нет, Тимошка. Чего средь бела дня прохлаждаешься? У себя ли управитель?
Тимоха не спеша поднялся, широко зевнул, потянулся, потер глаза. Узнал приказчика, слегка мотнул головой.
– Почивает Ферапонт Захарыч. Всю ночь на молитве простоял. Не ведено впущать.
– Разбуди. От князя Андрея Андреевича с грамотой я прибыл.
Тимоха вошел в покои, а Калистрат Егорыч опустился на лавку и забурчал сокрушенно. Ну и дела! Скоро к обедне ударят, а управитель все на пуховиках нежится.
Холоп дозволил войти в покои.
– Чего тебе, Егорыч?
– позевывая, тихо вопросил управитель. Был он в длинной нательной ночной рубахе, всклокоченный, с заспанным помятым лицом.
– От князя я, Ферапонт Захарыч.
– А кой час, Егорыч?
– Должно, к обедне скоро зазвонят.
– Ох ты, господи. Вздремнулось мне седни. К молитве не поспею, засуетился управитель, натягивая на себя суконные порты.
– Грамоту от князя привез. Указал Андрей Андреевич половину своих холопей на ниву посадить.
– Это как же на ниву? Невдомек мне, Егорыч. Нешто челядинцу за соху браться?
– Вестимо так, батюшка. Позвать бы холопей надо.
–
– Как тебе будет угодно, Ферапонт Захарыч, - с легким поклоном вымолвил приказчик и вышел из покоев.
В узких сумеречных сенях остановился, озабоченно развел руками и вдруг наткнулся всей пятерней на что-то мягкое.
Из угла хихикнула девка:
– Ой, щекотно. Кто озорует?
– Тьфу, дьяволица!
– сплюнул Калистрат Егорыч.
– А ну, вылазь на свет божий.
Из темного угла вышел раскрасневшийся долговязый Тимоха. Сенная девка, задев приказчика дородным телом, прошмыгнула в светелку.
– Непристойные дела творишь, сердешный. Кобелей греховодных кнутом учат, чтобы уму-разуму набирались. Обскажу о том управителю. Пущай он те взгреет, - осерчал приказчик.
– Уж ты прости меня, Калистрат Егорыч, - взмолился Тимоха и простодушно добавил.
– Моей-то вины нет, батюшка. Шел я сенями. А девка озорная повстречалась. Ну и того...
– Не проси милости, богохульник. Быть тебе битым. А сейчас зови к моей избе холопей - Никитку Кудеяра, Икудейку Басова, Ванятку...
В своем дворе Калистрат Егорыч прочел челяди княжью грамоту, в которой говорилось, что с Тихонова дня пятнадцать кабальных челядинцев переводятся в пашенных мужиков.
"...Князю повиноваться им, как богом ведено, приказчика слушаться во всем и пашню пахать где укажут, и оброк им платить, чем изоброчат", заключил приказчик.
Челядинцы понуро склонили головы. Годами жили, а таких чудес не знали. И чего это вздумалось князю?
– Как же это, батюшка? Несподручны мы к мужичьему делу. Не во крестьяне, а в холопы мы князю рядились, - произнес Тимоха Шалый.
– Такова княжья воля и не вам ее рушить, сердешные. Отныне будете жить под моим присмотром. А поначалу указал вам Андрей Андреевич, как травы поднимутся, сено на княжью конюшню косить, опосля господский хлеб на нивах жать. Уразумели, сердешные?
– Из одной кабалы в другую угодили, братцы. Неправедно это, - хмуро высказал один из дворовых.
– Мокеюшка! Заприметь этого говоруна, сердешный. Как звать-величать прикажешь, милок?
– Никиткой Кудеяром, - угрюмо назвался холоп.
– Запомни, Мокеюшка. Ступайте покуда в подклет, ребятишки. А я подумаю, чем вас занять до сенокоса.
Холопы побрели к княжьему терему, а Калистрат Егорыч со своим верным челядинцем пошли вдоль села, поглядывая по сторонам. Навстречу попадались крестьяне, снимали шапки, кланялись, уступая дорогу.
– Чево-то пришлых мужиков не видать. И на срубах топором не стучат. Нешто лодыря гоняют?.. Эгей, Семейка! Подь сюда, сердешный. Куда подевались новопорядчики?