Горький ветер

Пирс Мэри

Тилли Престон, ждавшая в дверях «Розы и короны» и наблюдавшая за пони и повозкой, выбежала на дорогу и бросила Тому на колени пучок красных, белых и синих лент.

— Возьми их, Том, они принесут тебе удачу.

Том засунул ленты в карман. Джесс взглянул ему в лицо.

— Тебе нравится Тилли Престон, Том? — спросил он.

— Она ничего, — ответил Том, пожимая плечами.

В Шестой батальон, отведенный с юга Франции, вливались остатки Десятого батальона, расформированного после тяжелых потерь,

и новое пополнение, прибывшее из Англии. Том и Ньюэз были тертыми калачами. Они чувствовали себя обязанными держать марку. Опытные люди. Ньюэз сказал, что их долг заняться новичками и показать им, что к чему, особенно в окопах.

— Глядите во все глаза, слушайте во все уши и старайтесь изо всех сил, — говорил он. — Это ненадолго. И мы, и они умираем с тоски. А то, что останется от Британского экспедиционного корпуса, поместится на одном корабле.

Дразнили новичков немилосердно.

— Эй, ты захватил с собой свою карточку на сахар?

— Сержанту нравится, когда ты зовешь его «папочка».

— Полгода санитаром, и ты получишь орден «За безупречную службу». Через двенадцать месяцев у тебя будет Крест Виктории. Еще два года — и ты выйдешь в отставку.

Одного из парней, вошедших в блиндаж, напугало огромное количество крыс, кишащих там.

— У! — отпрянул он. — Я не люблю крыс.

— Лучше бы тебе полюбить их, — сказал Ньюэз, — потому что они чертовски хорошо о нас думают!

— Эй, Тосс, — сказал Дансон. — Тут один парень хочет увидеть Джека Джонсона!

— Ну, это еще что, — откликнулся Раш. — У меня тут есть один, он жалуется на свои сапоги. Говорит, что никогда не носил никаких размеров, кроме девяностого!

Похолодало. Выпало много снега. Людям раздали кожаные куртки. Они сидели в своих блиндажах, плотно прижавшись друг к другу, по уши закутавшись в одеяла и обложив ноги мешками с песком.

— Я начинаю думать о пуховых перинах и своей женушке под боком, такой тепленькой, которая щекочет мне спину, — сказал Чёпи Бёд. — Очень трогательно, правда?

— А я вспоминаю свою печь, — подхватил Берт Мур, сталевар из Вулверхамтона, — и ее жар, пышущий в лицо, когда я загружаю топку.

— А я думаю о лете и игре в крикет на Питчкрофте, — добавил Боб Ньюэз, который был родом из Вустера. — Как я сижу на солнышке в белом фланелевом костюме и дожидаюсь своей очереди, чтобы ударить.

— А я думаю обо всем подряд, когда мне холодно, — сказал Бейнз, — иначе моя башка замерзает и мозги уже не работают.

Во время холодов вдоль всей линии фронта стояла тишина. Слишком уж тихо, говорил Ньюэз, и все боялись худшего.

— Ну-ка, Кокс, сходи-ка поглядеть, что там джери поделывают, и скажи им, чтобы не дергались.

— Думаешь, они и вправду собираются отправить нас к чертям?

— Мрачные слухи всегда верные. Они разобьют нас еще до того, как янки успеют построиться. А потом немцам особо напрягаться уже не придется.

Слухи себя оправдали. Все взятые в плен немцы говорили о большом наступлении,

и с передовых наблюдательных постов было видно, как к передовой подтягиваются свежие подкрепления, оставаясь вне зоны досягаемости британских орудий. Погода улучшалась. Мартовские ветра высушивали землю. Недалеко от Камбрэ британские солдаты, рывшие укрепления, неожиданно попали в газовую атаку. Каждые два человека из трех были выведены из строя. Том, отвозивший письмо в Монтеваль, видел длинную вереницу этих отравленных газом людей, ослепших, потерявших голос, пробиравшихся, взявшись за руки, по зигзагообразным ходам сообщения к тыловой линии. Он насчитал сто тридцать три человека.

— Они поправятся? — спросил он санитара в Чесле.

— До известной степени, — ответил тот.

В ночь на двадцать первое немцы начали массированный обстрел британских укреплений по всей линии фронта от Круазели до Ла-Фера. Ничего подобного до сих пор не знали: передовые гарнизоны британцев как бурей пригнуло к земле, оглушило и парализовало, а земля вокруг словно распалась на части.

— Вот оно, — сказал Ньюэз. — Когда это кончится, они налетят на нас, как мухи на коровье дерьмо, черт их побери.

С того места, где они лежали, им были видны разрывы британских орудий в Сен-Квентине. Вспышки превратили ночь в день. На некотором расстоянии от них, на правом фланге, разнесло в пух и прах пулеметный расчет, а чуть подальше, у самых окопов, легло три снаряда.

— Бедняги, — посочувствовал Ньюэз. — Вместе с этими пулеметами разнесло и Уилки. Я любил старину Уилки. Я буду ужасно скучать по нему. Он мне задолжал шиллинг в покер.

Пробившись сквозь плотный туман, выглянуло солнце, а немцы продолжали обстрел все утро. В девять тридцать он прекратился, и показалась немецкая пехота: одетые в серое, люди выходили из серого тумана. Передовые посты открыли огонь.

Туман помогал противнику; солдаты выбегали не цепью, а небольшими группами, прорываясь сквозь плохо вооруженные заслоны британцев и атакуя их с флангов и с тыла. Вскоре передовые посты были уничтожены. Несколько уцелевших человек отступили.

В основной линии обороны царило замешательство. Офицеры сновали взад-вперед, призывая солдат держаться. Один молоденький младший офицер пробегал уже несколько раз.

— Сохраняйте спокойствие! Сохраняйте спокойствие! — кричал он людям на бруствере. — Сохраняйте полное спокойствие и тщательно прицеливайтесь.

— Черт его побери, — проворчал Ньюэз. — Как раз он-то и суетится больше всех.

Капитан Хайат, их взводный командир, наблюдавший с бруствера за полем боя, был спокоен и собран, готов отдать приказ открыть огонь. Впереди из тумана показалась группа немцев, бегущих по открытому пространству. Прозвучала команда, и прогремел ружейный залп. Группка немцев исчезла, и ее место заняла другая, позади которой маячило еще несколько. Сразу в нескольких местах немцы прорвали линию обороны.