Горький вкус моря
Шрифт:
Расспросив, все подробно, где та живет, как она принимает людей, есть ли шанс к ней попасть на сеанс утром, они, проснувшись ни свет, ни заря, стали собираться в дорогу. Мать отговаривала дочерей, но они решили: «Едем!»
Автобус остановился в центре села, большого производственного села, где был свой сахарный завод.
Было раннее утро, солнце поднималось над горизонтом. Стояла красивая утренняя заря. Лучи солнца, поднимаясь над землей, задевали кроны и листья деревьев. Было очень красиво! Хозяйки выгоняли из дворов коров в стадо, звучало мычание, вокруг них ходил с кнутом пастух
Расспросив, обо всем, мимо проходящую бабулю, где живет их знаменитая гадалка, они направились прямиком туда, куда им указали.
Подойдя к хате, покрытой железом, что было редкость в селе, они увидели, что хотя и ранний час, но уже – много народу. Оказалось, что они здесь не первые.
–Теперь про торчим здесь… – пробурчала одна из сестер, но тут же спросила: Кто последний?
Заняв, очередь, они встали у забора и тихо переговаривались. Солнце уже было в зените и нещадно палило, а они все еще сидели в очереди. Но, вдруг подул ветер, нагнал тучи, хлынул дождь, да такой, как из ведра. Все вскочили с места и прижались под крышей дома. В это время на пороге дома показалась женщина, совершенно слепая, глаза были закрыты, вместо глаз – ямки. У нее не было правой руки, выше локтя. Чувствовалось, что в молодости она была очень красивой. Даже сейчас это прослеживалось в ее лице, фигуре. Лицо, обезображенное слепотой, продолжало сиять красотой. Красивая грудь вырисовывалась из облегающего ее тела платья. Она была уже не молода, но во всем было видна ее женская красота. Своим мягким голосом она пригласила всех в дом:
«Люды, добри, прошу усих вас до хаты», – она говорила на украинском языке, голос лился, как ручей: завораживающе и успокаивающе.
–Проходьтэ, буть ласка, проходьтэ, – продолжала она, – не трэба мокнуть пид дождем».
После её слов все быстренько вбежали в дом. Людей уже осталось немного, человек десять, но они с сестрой теперь были вторыми.
…Война застала ее девятнадцатилетней девушкой, еще ничего не видевшую в жизни, в своем селе, где она родилась, где жили ее старенькие родители и больной брат. Молодежь в те года уезжала в Сибирь, на поднятие целины, но бросить своих престарелых родителей и больного брата она не могла.
Немцы вошли в село на рассвете, стоял крик, выстрелы и плач. Полицаи шли, совместно с немецкими солдатами по улице и выгоняли из домов всех молодых ребят и девушек, не успевших уйти на фронт. Забирали скот, и вообще всю живность, какая была в хозяйстве у людей. Всех гнали к вокзалу, где стояли товарные вагоны. Туда загоняли и людей, и скот.
В дверь к ним громко постучали, и тут же раздался крик:«Швидчэ, швидчэ видкрывайтэ»,– кричал полицейский, местный житель.
Все испуганно переглянулись, и к двери медленно, шаркая ногами, побрел отец.
«Видкрываю, видкрываю, нэ гуркуйтэ так звинко»,– и, не успев отойти от двери, как тут же в хату ворвались трое полицейских, за ними шёл немецкий офицер.
Глянув на Оксану, забившуюся в угол, полицай ткнул на нее пальцем, проговорив: «Сбирайся швидко на вулыцю,– и тут же начал заглядывать во все щели. – Нэма бильшэ ни кого? – спросил он и посмотрел на родителей. – А дэ ваш парубок?»
Младший брат Оксаны, Гришенька, был болезненный мальчик. В детстве он упал с лежанки и ушиб голову, этот удар, впоследствии, сказался на его здоровье. Шея у него была повернута чуть в сторону, и он заикался.
–Да на вулыци дэсь Гришенька,– вступила в разговор мать, – дэсь вин бигае, а може до бабки Дуньки пишов.
Она еще продолжала перечислять, куда мог пойти ее сын, но полицай перебил ее, ударив по спине прикладом.
–Сама пидэшь вмисто нёго, – и стал выгонять из хаты мать и дочь.
Немец, стоящий у дверей, загородил им дорогу, буркнув: «Найн!» – оттолкнул мать в сторону.
–Що, стара дужэ?– пролепетал полицай, криво улыбнувшись, и, толкнув мать в сторону, вновь ударив её прикладом по спине: «Пишла вон!»
Оксану вывели на улицу. Там уже стояло человек тридцать ребят, таких же молодых, как и она. Все девчата, да и парни были из ее села.
Тут же выгоняли всю живность из сараев. Их, как и скот, гнали на вокзал, загоняя в вагоны товарняка.
Заполнив до отказа вагоны молодежью, их продержали там до темноты.
Тут же, возле вагонов, толпились родители, плача и умоляя, чтобы разрешили передать детям хотя бы еду и одежду теплую. Некоторым удавалось проникнуть к вагонам незаметно, это в основном были мальчишки, которым было по восемь – десять лет.
–Оксана Кромаренко, – вдруг она услышала тихий голос мальчишки, – возьми передачку, маты передала.
Оксана соскочила с места и пробилась к щели двери. Чумазый мальчуган стоял с противоположной стороны двери, там, где не было полицейских и немцев. Он просунул ей узелок, в котором лежала бутылка молока, полбулки хлеба, несколько картошин, и два яблока.
–Дякую, хлопче,– прошептала она и с трудом продвинулась на свое место.
Она присела на корточки, развязала узелок. С утра ничего не ела, и желудок сводило от голода. Рядом оказалась худенькая девушка-подросток из другого села.
–Сколько же тебе лет? – спросила её Оксана. – Что это они и подростков на работу в свою Германию гонят?!– Она отломила кусок хлеба, дала девчушке и тут же подала картошину.– На, ешь, только не торопись, слышу, что твой желудок есть просит.– Девчонка-подросток, схватив хлеб и картошку, с жадностью стала жевать, давясь.
– Да, ты не хватай так, не торопись, а то подавишься. На – глотни, молока, – и протянула бутылку с молоком.
Стемнело. Возле вагонов толпился так же народ: родители, старики, дети. Они уже не плакали, так как устали от криков и выстрелов.
В Германию поезд прибыл к вечеру следующего дня. Всех выгнали из вагонов и выстроили в шеренгу на площади. Здесь уже стояли какие – то гражданские люди, в руках которых были листки.
Когда они поочередно подходили к главному офицеру, показывая свою бумагу, то тот, заглядывая в неё, говорил: «Гут! Гут!» После этих слов, каждый из них подходил к прибывшим и выбирал себе столько человек, сколько было указано в бумаге. Взяв положенное количество людей, рабов, тут же увозили, кого на фабрику, кого на заводы, а кто брал к себе домой, для работы по домашнему хозяйству.