Горм, сын Хёрдакнута
Шрифт:
– Закусить у тебя есть чем, старая? – обратилось к вестнице наваждение.
– Котком занюхай, – предложила Звана.
Жрица Мары улыбнулась. Зубы ее были в превосходном состоянии, более того, выглядели так, словно их было существенно больше, чем обыкновенно полагается.
– Знаю я твои шутки. «Погладь кота,» и двух-трех пальцев как не бывало.
Старуха без имени вытащила из мешка птичку, которой, судя по ее печальному состоянию, свернули шею, после чего тушку ощипали и целиком засушили на солнце.
– Мне? – скорее для порядка, чем от особой надежды, намекнул круглоухий зверь, сидевший на столе рядом с кучкой свитков, присланных червленым книжником.
Похрустев
– Курум Беляну нашел, да поздно. Ерманарек Килей взял, ее с Вельмиром сгубил, Курума полонил и смертной клятвой повязал себе служить.
Вестница опустилась на скамью.
– Рассказывай по порядку, коль пришла, смертоноша.
Спустя довольно продолжительное время, служительница богини смерти остановилась и налила себе еще меда. Лицо ее слушательницы, обычно гладкое и благостное, в одночасье заострилось и осунулось, меж бровей легла скорбная складка.
– И это еще не все. В южном Гардаре я слышала вот что. Мальчишка-пастушонок заснул у входа в пещеру где-то в предгорьях за восточным берегом Танаквиль-реки…
– Эту сказку я уже слышала от Беркута с Боривоем, перебила Звана. – Их нет.
– Они появились, – старуха снова засунула руку в мешок, на этот раз вытащив нечто, завернутое в кусок вретища [138] , и шмякнула это на стол.
– Мраааа! – завопил круглоухий.
Шерсть его встала дыбом, котко спрыгнул со стола и юркнул (вернее, с некоторым усилием протиснулся) в проем полузакрытой двери в светлицу.
138
Шерстяная ткань грубого плетения, также одеяние из нее.
Из свертка попахивало, причем не просто падалью, а чем-то еще более непотребным, словно падаль, уже в состоянии изрядного разложения, кто-то приготовил с травами и вином, пожрал, и изблевал. Борясь с комком в горле, вестница наклонилась к одному из ящиков стола, где хранились ножи, пила, заостренные ложки для извлечения стрел, и щипцы. Достав последние и задвинув ящик обратно, Звана распрямилась, оперлась левой рукой о край стола и щипцами в правой руке осторожно потянула за уголок грубой ткани.
– В красном уксусе с солью замочила? – спросила вестница, словно прося соседку поделиться способом приготовления обеда.
– Еще с укропом, медвежьим луком, и болотным лагуном, чтоб дольше не портилась и меньше воняла. Она не протухла, они просто так пахнут.
Содержимое свертка находилось в резком противоречии с обыденностью обсуждения способов блюдения его сохранности. Щипцами, вестница сдвинула зеленые полоски медвежьего лука и расправила чечевицеобразные мокрые крылья. Их размах составлял, может быть, три пяди. Паутинная сетка сосудов просвечивала сквозь каждое крыло. Посреди сетки сосуды сгущались вокруг скопления темных глазков без век, подобных паучьим. Сдутое туловище между крыльями было покрыто толстыми редкими темными волосами, каждый длиной примерно в полвершка. На одном конце трехвершковой морщинистой серой трубки, венчик роговых крючков окружал воронку рта. Не птица, не насекомое, и не зверь, зловонное существо бросало вызов продуманности устройства земного круга, где у всякого события была причина, где от львицы родился львенок, а от псицы щенок, и где боги являли себя только у смертных в головах. Лежавшее на столе намекало на то, что в привычной ткани мироздания могли появиться прорехи, а в них только и ждали полезть, расправив крючья или чавкая присосками, давнепрошлые вековечные жуды, чтоб
– Это тыврь, – надтреснуто признала Звана.
– Куйви много занятного про них ведал, – жрица Мары потрепала засушенную голову на поясе по остаткам волос. – Старики Само рассказывали, что тыври времен светлоярского раскола видели не свет, а живое тепло. Еще, что с неподвижными крыльями, тыврь почти слепа, зато когда крылья машут, она видит все вокруг. Шаманы говорят, все кончится так. Сначала странные животные, потом странные слова в летописях, потом знаки теряют смысл и осыпаются с веленя, мир остается без прошлого и без будущего, и время встает. Длятся только наши страдания, что питают навь.
– Как ты ее поймала?
– Меньше знаешь, лучше спишь.
– Хорошо спать мне в ближайшее время никак не грозит, – вестница открыла другой ящик стола и, основательно порывшись, извлекла книгу в переплете из странной чешуйчатой кожи.
Бережно, чтобы не повредить ветхие от древности ремешки, освободив медные пряжки застежек, жрица Свентаны принялась листать веленевые страницы.
– «А в высях – правая И совершенная Богиня правит Ночной вселенною [139] …»139
Д. Андреев, «Лесная кровь.»
Здесь слова для дня посчастливее… Вот… «Они восполняют убыль жизненных сил излучениями боли и страдания, называемыми гаввах.» Где-то рядом и про тыврей.
– Что искать-то? Летят в явь прямиком из нави, впрыскивают яд тебе под кожу, растворяют плоть и ее высасывают, причем ты находишься в полном сознании и не можешь пошевелиться? – скорее утвердила, чем спросила жрица без имени.
– Все так, но это не худшее… Вот. Тыврь всасывает не только плоть, но и твои муки. Точно как ты говорила. Потом, когда от тебя остался мешок из кожи с костями, летит обратно в навь и отрыгивает их другим навьим тварям, чтоб те набирались силы, – вестница перешла на танский. – С самого Рагнарёка слуха о них не было. Йормунрек Хаконссон, что за дверь ты открыл?
– Йормунрек – дрянной мальчишка, сам не ведает, что творит, – служительница Мары покачала головой. – Как в детстве мучал кошек, с той поры не изменился. Он думает, что Фьольнир ему просто так к спеху пришелся, чтоб легче на весь круг земной руку наложить, а кого за тем кругом растревожил, того ему и в толк не взять, в отличие от Фьольнира и присных. Они-то все знают, и вести получают… с той стороны. Дыра, куда Светлояр канул, снова открываться стала.
– Дыра не туда, куда Светлояр ушел, – Звана сопроводила объяснение движением рук. – Он вверх и вбок сдвинулся, а вот на его месте путь вниз открылся.
– Ты только нас послушай, – старуха с птичьими и змеиными черепами в волосах сухо рассмеялась. – О множественности явей беседу ведем над вонючим летучим удом!
– Так в Биревом прорицании… – возразила Звана, указывая в книгу.
– Непознаваемо суть, – вдруг отрезала жрица Мары, подобрала с пола мешок, и поднялась.
Вестница Свентаны кивнула в вынужденном согласии – любое прозрение по природе своей ограниченно, и может даже статься, что летучий волосатый хобот – это просто летучий волосатый хобот. Спускаясь под пол, старуха без имени бросила: