Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
– Знаешь что, – не раз начинала она – и останавливалась. Или казалось ей, он был недостаточно внимателен или он недостаточно нежен, чтобы выслушать то, что она решила наконец сообщить.
– Знаешь что, – выговорила она, наконец, настолько громко, что он не мог не услышать и вопросительно посмотрел на нее.
Она опустила глаза, чуть-чуть покраснела:
– У меня будет ребенок…
Юрий или не понял, или задумался, но ответил не сразу. Она смутилась еще больше и еще ниже наклониа голову.
– Надо сделать аборт? – спросил он. И тот-час
– Я не хочу, – заикаясь и волнуясь, объясняла Нюра – я хочу, чтобы он, – сделав особенно ударение на слове «он», – сказала она – чтобы он был похож на тебя… Ведь я же люблю! – выкрикнула она последнее слово.
– Зачем тебе? Что за глупость? Ты еще девочка, успеешь, – уговаривал Юрий. – Сделаешь аборт и будешь опять свободна…
Она, не слушая его слов, вглядывалась в лицо, и, наконец, все поняла.
– Так ты не любишь меня. Ты любишь ту… Я давно знала!..
Уговаривать ее, утешать, успокаивать?.. Но вместо ласковых приходили другие, сухие, злые слова.
– Почему не люблю? Я просто не хочу возиться с ребенком. Он мне не нужен. Он не нужен и тебе, наконец!
Это было грубо – он сам понимал, что нельзя так отвечать – и в то же время никаких других слов найти не мог.
– Успокойся, успокойся… Мы поговорим…
Она не слушала. Вырвавшись из его рук, рыдая и всхлипывая на ходу, она выбежала за дверь. Пока Бобров разыскивал шапку, чтобы пойти вслед за нею, вернуть ее и как-нибудь успокоить – она была уже далеко.
И вместе с понятным вполне, неприятным, тяжелым чувством было непонятно-радостное ощущение свободы.
– Наконец-то. Только бы не вздумала вернуться… А примус все еще горит, – вспомнил он. – И чёрт с ним. Пусть взорвется… Сгорит весь этот хлам, – так и надо.
Часа полтора он ходил по городу, каждую минуту ожидая тревоги. Вот-вот – набат. Вот-вот покажется дым и огонь. Вот-вот мимо него проскачут пожарные.
Но ночной город был по-прежнему спокоен и тих, где-то далеко стрекотали трещотки сторожей, мирно стояли фабричные корпуса, в глубине которых тяжело вздыхала паровая машина.
Бобров вернулся домой. Отпер дверь. Комната была полна дыма, пахло бензином, а примус стоял на столе как ни в чем не бывало, – пустой и холодный.
Отказ в ссуде никто не считал окончательным и категорическим. Товарищ Лукьянов, к которому Бобров обратился, с недоуменным и тревожным вопросом: – Что же делать? – ответил:
– Пустяки. Не дали сегодня – дадут завтра. Не беспокойся, – я это дело до конца доведу. Сам поеду, всех растормошу. Будут знать, что здесь работает не кто иной, как товарищ Лукьянов.
Глаза его при этих словах разгорелись, сонное обычно лицо оживилось.
– Я по прямому проводу поговорю. У меня остались еще там друзья-приятели…
Бобров совершенно правильно в свое время рассчитал, изменяя первоначальный скромный строительный план на почти фантастический в условиях средних размеров губернского города проект. Только смелость этого проекта могла увлечь
Появление Боброва с его фантастическим проектом оказалось именно таким обстоятельством. Лукьянов развивал энергичную деятельность, поднимая бурю в отделах и подотделах губисполкома. Он рассылал депеши, он разговаривал по прямому проводу, он отыскивал всех своих бывших приятелей и просто знакомых – и получал в конце-концов только обещание поддержать, – и больше ничего.
– Сволочи! Сидишь, ничего не делаешь, – недовольны. За дело возьмешься – опять недовольны. Чего им надо?
Может быть, в конце-концов эта энергичная деятельность сдвинула бы дело с мертвой точки, но сдвинулось оно не благодаря этой энергии, а благодаря вторжению той силы, которой мы никогда не научимся распоряжаться.
Пусть протестуют строгие ригористы против введения в повествование таких сшитых белыми нитками мотивировок, которые носят название случайностей, но как в жизни человека, так и в повести об этой жизни случайности играют далеко не последнюю роль. А здесь как раз помогла непредвиденная и неожиданная случайность.
Бобров возвращался из театра, под руку с Мусей, крепко прижимавшей к нему мягкую и теплую шубку. Изредка он взглядывал на нее, – и видел обращенные к себе большие круглые, радостные глаза. Ночь была ветреная – ветер кружил по улицам, срывая с деревьев последние листья, ветер пронизывал насквозь, – Муся куталась в мех и еще крепче прижималась к нему.
– Бррр… Холодно…
А ему не было холодно. Ему приятно было распахнутой грудью встречать холодные волны ветра, – и ощущать приятную теплоту маленькой, так доверчиво, казалось бы, прижимающейся к нему женщины и чувствовать себя молодым, свободным, счастливым.
– До свиданья…
– Ты завтра приходи, – шёпотом говорит Муся, жмется в меха, и вдруг смеется сухим взрывчатым смехом.
– Приходи… Не забудь…
Этого достаточно было, чтобы прошло навсегда то неприятное чувство, которое не оставляло Боброва от последнего свидания с Мусей. Этого достаточно было, чтобы чувство молодости, радости и силы не оставляло его всю дорогу.
Он шел через мост, он шел улицами, погруженными в сон, и казалось, что он – единственный бодрствует здесь на этих сонных улицах, в этом сонном, молчаливом городе.
Это чувство не оставляло его и всю ночь. Ему снились: ветер, море, корабль, он капитан этого корабля, он – отважный мореплаватель, он ведет свой корабль по волнам – не к пристани – нет, он уводит его от пристани в бурю, отдает напорам ветров. Против него – слепая, разоренная и в ярости своей косная стихия; за него – его смелость, молодость, уверенность в победе.