Город и город

Мьевиль Чайна

— Как вы сами говорите, когда-то вы и начали эти исследования, доктор… Боюсь, вы здесь старейшина, нравится вам это или нет. Получали ли вы что-нибудь такое, что можно было бы истолковать как угрозу?

— Нет…

— Вас ограбили. — Это сказал Дхатт. — Несколько недель назад.

Мы оба посмотрели на него. Дхатта нисколько не стесняло моё удивление. У Боудена шевелились губы.

— Но это же была просто попытка кражи со взломом, — сказал он. — Ничего даже не забрали…

— Да, потому что их, должно быть, спугнули — так мы говорили в то время, — сказал Дхатт. — Может,

они вообще не намеревались что-то брать.

Мы с Боуденом — я более скрытно — оглядели комнату, словно на свет могли вдруг выпрыгнуть какой-нибудь зловещий амулет, электронное ухо или раскрашенная угроза.

— Старший детектив, инспектор, это полный абсурд, Оркини на свете нет…

— Зато, — сказал Дхатт, — на свете есть немало психов.

— Некоторые из которых, — сказал я, — по неведомой причине интересуются кое-какими идеями, разрабатывавшимися вами, мисс Родригез, мисс Джири…

— Не думаю, что кто-нибудь из них разрабатывал идеи…

— Всё равно, — сказал Дхатт. — Суть в том, что они привлекли чьё-то внимание. Нет, мы не уверены, по какой причине, ни даже в том, существует ли такая причина.

Боуден пялился на нас, совершенно ошеломлённый.

Глава 16

Дхатт велел своему подчинённому дополнить список, предоставленный Боуденом, и отправил офицеров на перечисленные в нём участки, в заброшенные здания, к клочкам обочины и маленьким отрезкам променада на берегу реки, приказав поскоблить камни и взять пробы по краям спорных, функционально заштрихованных лоскутов. В тот вечер я снова разговаривал с Корви — она пошутила насчёт надежды на безопасность линии, но сообщить друг другу что-то полезное мы не смогли.

Профессор Нэнси прислала в отель распечатку четырёх глав диссертации Махалии. Две из них были более или менее закончены, две схематичны. Довольно быстро я оставил их чтение, а вместо этого стал рассматривать фотокопии её комментариев в учебниках. Заметно было резкое несоответствие между степенным, несколько скучноватым тоном диссертации и восклицательными знаками и второпях нацарапанными междометиями этих пометок, где Махалия спорила и со своими прежними взглядами, и с основным текстом. Заметки на полях оказались несравненно более интересными — в той степени, в которой из них можно было извлечь какой-то смысл. В конце концов я их отложил, вернувшись к книге Боудена.

Произведение, озаглавленное «Между городом и городом», было тенденциозным. Это бросалось в глаза. В Бещеле и в Уль-Коме существуют тайны, о которых все знают, не было необходимости воздвигать тайные тайны. Тем не менее те места, где излагались старинные истории, описывались мозаики и барельефы, рассматривались артефакты, были в некоторых случаях удивительными — красивыми и пугающими. Прочтения молодым Боуденом некоторых всё ещё не раскрытых тайн произведений эпохи Предтечи, или ripe-Кливажа, были изобретательны и даже убедительны. Он элегантно обосновывал утверждение, что непонятные механизмы, эвфемистически называемые на сленге «часами», были вовсе не механизмами, но сложно разделёнными на камеры ящиками, предназначенными исключительно для хранения шестерён, которые в них находились. Его прыжки к выводам («отсюда следует») были сумасшедшими, как он теперь признавал.

Паранойя, конечно, развилась бы у любого посетителя этого города, где местные жители норовят то глазеть, то посматривать украдкой, где за ним наблюдала бы Брешь, промельки которой, выхваченные взглядом, были бы совсем не похожи на то, что он до этого пережил.

Позже, когда я уже спал, зазвонил мобильник. Мой бещельский телефон оповещал о том, что вызов международный. Кредит распухнет, но его оплачивало правительство.

— Борлу, — сказал я.

— Инспектор… — Иллитанский акцент.

— Кто это?

— Борлу, я не знаю, почему вы… Я не могу долго говорить. Я… спасибо вам.

— Джарис? — Я сел, опустив ноги на пол. Молодой униф. — Это…

— Мы ведь не какие-то там друзья, понимаете. — На этот раз он говорил не на старинном иллитанском, но на своём повседневном языке.

— С чего бы нам быть друзьями?

— Верно. Я не могу оставаться на линии.

— Хорошо.

— Вы могли бы сказать, что это был я, так же? Кто звонил вам в Бещель.

— Я не был уверен.

— Правильно. Того чёртова звонка никогда и не было.

Я промолчал.

— Спасибо за вчерашнее, — сказал он. — За то, что не выдали. Я познакомился с Марьей, когда она сюда приехала.

Я не называл её этим именем, только раз, когда Дхатт допрашивал унифов.

— Она сказала мне, что знает наших братьев и сестёр за границей, что работала с ними. Но, знаете ли, она не была одной из нас.

— Знаю. Ты навёл меня на этот след в Бещеле…

— Молчите. Пожалуйста. Сначала я подумал, она с нами, но то, о чём она расспрашивала, это было… Она занималась чем-то таким, о чём вы даже не знаете.

Я не захотел опережать его.

— Оркини.

Должно быть, он истолковал моё молчание как благоговейный ужас.

— Плевать ей было на унификацию. Она всех подвергала опасности, чтобы пользоваться нашей библиотекой и списками контактов… Мне она в самом деле нравилась, но с ней было невыносимо. Её заботил только Оркини… Борлу, она таки нашла его. Эй, вы там? Понимаете? Она его нашла.

— Откуда ты знаешь?

— Она мне рассказала. Из остальных никто не знает. Когда мы поняли, насколько… она опасна, ей запретили ходить на собрания. Решили, что она типа шпионка или вроде того. Кем она вовсе не была.

— Ты продолжал с ней общаться.

Он ничего не сказал.

— Почему, если она была такой?..

— Я… она была…

— Почему ты позвонил мне? В Бещель?

— … Она заслуживала лучшего, чем поле гончара [17] .

17

Поле гончара— выражение происходит из Евангелия от Матфея, 27:3–8, где описывается, как на деньги, возвращённые Иудой, первосвященники купили поле гончара, чтобы использовать его под кладбище для чужеземцев.