Город-крепость

Гродин Райан

Я не знаю, что мне делать: задернуть занавеску или позвать маму-сан. Но тут раздается голос, слишком сильный, чтобы столь тонкое стекло не могло его пропустить.

— Привет.

Облизываю губы, пытаясь придумать, что же сказать.

— Кто... ты кто?

Ладонь исчезает, окно снова становится темным. А потом возникает лицо. Сначала просто следы, смесь теней и света. Они сталкиваются, чтобы явить человека по ту сторону стекла. Мои глаза постепенно привыкают к свету уличного фонаря.

Он молод. Даже сквозь толстовку я вижу его

сильные руки. В районе живота нет ни единого утолщения. Он выглядит так, как должен выглядеть мужчина: действенным, готовым к борьбе. А не как разжиревший на пирогах и обленившийся из-за курева мужик.

А его глаза... такие ясные, как горная ночь. Они тяжело глядят на меня, заглядывают внутрь снаружи.

— Ты... ты одна из девушек Лонгвея, — наконец произносит он.

Киваю. Знаю, что парень меня видит. Было бы трудно не увидеть, поскольку сзади меня освещает множество бумажных фонарей.

Он молчит. Только смотрит на меня своим острым взглядом, из-за которого переворачиваются все мои внутренности. В животе что-то порхает. Никогда прежде такого со мной не случалось.

Не знаю, что сказать или о чем спросить. Мой разум — чистый лист. Все, что я слышу, — это капли воды: тик-тик-тик, что означает — где-то над нами идет дождь.

Мне вообще ни о чем не следует спрашивать. Если бы я была хорошей, примерной девочкой, я бы знала, что будет лучше, если я задерну занавеску. Забуду про юношу, лягу на кровать и буду рассматривать свои нарисованные звезды. И стану ждать, когда придет посол с новым букетом цветов.

Но дождь. Грязь. Его глаза. Порхание в животе. Вещи совершенно забытые и совершенно новые. Они держат меня на краю окна, заставляют оплести пальцами решетку.

— Как тебя зовут? — в конце концов спрашивает парень.

Мое имя. Мей Юи. Таким был выбор моей матери. Помню, она рассказывала мне, как стояла на улице, позволив раннему ночному ветерку трепать себе волосы. Ее лицо было повернуто к заходящему солнцу, словно целиком отлитому из золота. Было странно видеть ее так отчетливо. Дом, кухня, где она проводила почти все свое время, были темны.

Мы стояли вместе под желтеющими листьями дерева гинкго и наблюдали за тем, как горы окрашиваются фиолетовым и становятся рваными, словно хребет спящего дракона.

— Как же красиво, — сказала мама. — Как и ты.

Я почувствовала, как вспыхнули щеки, становясь цвета несозревших слив.

— Я знала, что ты вырастешь красавицей уже тогда, когда акушерка передала мне тебя на руки. — Ее голос срывается, будто она вот-вот заплачет. — Ты сделала мою жизнь яркой, новой. Поэтому я дала тебе такое имя. Мей Юи.

Мей Юи. Освежающая красота.

Не хочу говорить этому парню свое имя. Слишком многие его у меня украли, использовали так, как я никогда не ожидала. Вы так никогда и не поймете, насколько хрупкая вещь имя, пока его не используют в качестве оружия, не станут выкрикивать как проклятье.

— А тебя как зовут? — спрашиваю я через стекло.

Он игнорирует

мой вопрос.

— Каково это — быть там?

Оглядываюсь на комнату. Ничего нового. Это я вижу каждый день, день за днем, день за днем. Кровать. Умывальник и жестяной горшок. Алые шторы и бумажные фонарики. Полка с позолоченным котом. Радуга моих шелковых платьев. Фиалки, уже увядшие. Умирающие лепестки, жухлые листья: единственное, что меняется.

Даже когда открыта дверь, мне нельзя уходить далеко. Только мой коридор и комнаты других девушек. Иногда общий зал, если дипломат захочет покурить и поболтать одновременно. Обычно он не хочет.

Это маленький мирок.

— А каково быть там? — спрашиваю я взамен.

Похоже, все, что нам друг от друга нужно, — это ответы.

— Холодно. Сыро, — говорит он.

На кончике носа юноши, словно кристальные божьи коровки, собрались бусинки дождя. Ловлю себя на том, что разглядываю эти блестящие и сверкающие в тусклом уличном свете капельки. Не могу припомнить, когда в последний раз ощущала на своей коже дождь.

— Твоя очередь, — кивает парень, и капли падают. Мерцают ярке вспышки. Словно звезды, при падении которых загадывают желание.

— Тепло. Накурено.

— Что еще?

— Твоя очередь, — настаиваю я.

— Что ты хочешь знать?

Что я хочу знать? Почему я все еще здесь, прижимаюсь лицом к прутьям решетки? Почему я мучаю себя, надеясь попробовать на вкус жизнь, которой у меня никогда не будет? Я должна отойти и задернуть занавеску.

Но парень... он смотрит на меня так, как не смотрел никто раньше. От этого взгляда мои щеки снова становятся сливового цвета. То, что прежде лишь порхало в животе, теперь горит огнем.

Что я хочу знать? Что Синь хотела знать? Снаружи. Никаких больше стен. Думаю о Джин Линь, высунувшейся в наше окно. Она такая голодная. Смотрит на звезды, желая их поймать и засунуть в рот. Прислоняясь к своему окну, я чувствую то же самое, у меня в груди гремит то же желание, то же грозовое облако.

— Что-нибудь, — говорю я. — Обо всем.

— Здесь много чего. — Парень хмурится и скрещивает руки на груди. На мгновение меня окутывает страх, что наша игра закончена, что он исчезнет в песне разбитых бутылок и раздавленных банок. — Может быть, мы заключим сделку?

— Сделку?

— Ага, сделку. Твоя информация в обмен на мою.

— Моя информация?

— Данные о борделе. Ты... видишься с ними? С Лонгвеем и остальными членами Братства?

— Иногда. — Во рту становится сухо — точно так же, как в грузовике Жнецов, когда они везли меня из провинции в город. То, что началось как игра, грозило превратиться в нечто опасное. Говорить о Братстве, делиться тем, что я видела... все это может очень плохо для меня закончиться.

— Никогда не заказывай креветки в палатке мистера Лау. Он слишком долго их хранит. Верный способ заболеть. Последний раз, когда я заказал так еду, не мог потом три дня есть вообще.