Город Сумрак

Колин Паркер сломался после холодной ночи января 21 года. Точной даты он не запомнил. Наверно, это случилось в январе 21-го — телевидение многократно поминало первую годовщину Нарковойны. Он помнил, что показывали интервью ветеранов с фрагментами репортажей, снятых кое-как, на бегу, под пулями. Всю ночь к треску пулеметных очередей примешивался шум дождя, и Паркер метался по квартире, тыкался во все стороны, как зверь в клетке. До рассвета царила какая-то тревожная атмосфера, вроде той, что обычно предшествует отъезду в дальний путь. Но у Колина Паркера ничего не было впереди. Никаких отъездов — кроме самого последнего.

Странно, что он вообще дожил до этого дня. Ему была уготована смерть от удушья. Медленная

смерть, чудом пощадившая его. Не человек, а ходячая утроба, раздумывающая, перестать ли ей цепляться за жизнь или терпеть и дальше в растительном состоянии свою бесконечную агонию. Иногда, ненадолго отрезвев, он впадал в отчаяние и ему казалось, что он уже умер. А раз он уже умер, значит, не умрет никогда. Значит, смерть вовсе не то, чем ее считают. Она не конец. Она — пожизненное заключение, билет в одну сторону — на вечную пытку неподвижностью.

Совсем уж смутно он помнил момент, когда тело стало выходить из-под контроля. Отупевший от психотропов мозг давно расстался с обременительным понятием времени. Не видя конца своим мукам, он точно так же не способен был осознать их происхождение, и если порой смутные воспоминания возвращались, они казались принадлежащими не прошлому, а области воображаемого — как призрачное, нереальное пространство, куда он попал во сне и где у него было детство и были женщины, где он жил, дышал, ходил по улицам.

Началось с того, что тело у него вдруг разрослось. На руках и ногах образовалось лишнее мясо. Живот разбух, стал мешать при ходьбе, потом слился с грудью и бедрами, и вскоре лицо Паркера в зеркале приобрело какое-то комичное псевдодетское выражение. Он стал занимать очень много места. Малейшее движение давалось с трудом. Он не спал ночами, ворочаясь с боку на бок в борьбе с дискомфортом, лишавшим его сна. Паркер добыл снотворное. Силы таяли. Он быстро уставал и с растущим день ото дня нетерпением ждал установленного для еды времени.

Потом взгляды, что задерживались на нем, стали другими. Он всегда был безразличен людям и страдал от этого. Теперь встречные смотрели на него с отвращением. Это причиняло ему еще большее страдание. В то пресловутое утро января 21 года он смог влезть только в один из своих четырех костюмов. Жемчужно-серый, из шерсти с эластаном. На работе полагалось носить костюм, и Колин Паркер возлагал последние надежды на жемчужный, несмотря на опасную растяжку брючных швов. В восемь тридцать в переходах транссекционки орда школьников в форме засыпала его первыми за день издевками. Он укрылся в общественной уборной и не без облегчения констатировал, что шов держится. Однако этот эпизод помог ему ярче представить себе, что случится, если шов все-таки лопнет.

В свой кабинет в башне «Клермонд — Светлый мир» он пришел с опозданием. Большинство коллег были на своих местах. Он ощущал на себе их взгляды, проходя сквозь залы, превратившиеся в минные поля. Любовь к работе дала ему некоторую передышку. Он написал пять рекламных текстов для сухого шампуня и кремов для ухода за кожей после пластики. Тексты были краткими, соответствовали предписанной стилистике, но он сдобрил их легким оттенком свойственного ему юмора. Комитет наверняка примет их без поправок. Колин Паркер испытал гордость, мгновенно растаявшую от треска в промежности. Лопнуло восемь — десять стежков, не больше, но Паркер сразу понял, что все пропало. Теперь это вопрос секунд. При малейшем резком движении, при малейшем вздохе шов под ним разойдется, и он окажется выставленным на всеобщее обозрение в нижнем белье. И тогда царившее в отделе рекламы косметики «Клердерм» вежливое безразличие сменится улюлюканьем. На него станут показывать пальцем и гоготать. Все станут фотографировать его, и снимки полетят потом с трейсера на трейсер с убийственными комментариями. Может быть даже ему швырнут в лицо степлер. Потом насмешки умолкнут и уступят место холодному презрению. Им просто надоест, и они порадуются про себя, что сами по сравнению с этой тушей вполне ничего. Колин Паркер, едва дыша, дождался конца дня. В девятнадцать часов коллеги толпами переместились в лифты. Когда отдел опустел, Паркер мелкими шажками смылся. До дому можно будет добраться на такси.

У подножия башни «Светлый мир» два такси отказались его взять. Со вторым шофером он стал пререкаться, пригрозил написать жалобу. Шофер вспылил и сказал, что его машина не вагон для скота.

А потом рванул с места и заляпал остатки жемчужно-серого костюма талым снегом. Паркер оставил мысль о такси, но все же побоялся лезть в набитые вагоны транссекционки. Он решил вернуться домой пешком. На улицах было темно, и у него давно вошло в привычку жаться к стенам. На подходе к бульвару Тексако случилось то, чего он так опасался. Эластан не помог, брюки Колина Паркера окончательно лопнули. До его квартиры в башне «Алегрия» оставалось полчаса ходу. Паркер озяб, хотелось есть и писать. Он стоял один посреди улицы в рваном костюме. Перед ним реклама джинсов величиной с дом являла томную фигуру идеально сложенного мужчины. Он словно подмигивал ему с видом победителя, и Паркер, укрывшись за автобусной остановкой, расплакался. Красавец в джинсах и вправду победил. А он, Колин Паркер, проиграл с разгромным счетом.

Он плакал всю ночь. Разбил все, что билось. С дикими воплями расколотил пультом зеркало в ванной. Выпил почти литр спиртного и двойную порцию растворимого эйфоризанта. Около четырех часов утра стал думать, как покончить с собой. Тщетно искал безболезненный способ. В конце концов решил допить водку. Когда он заснул, галогенные уличные фонари уже проецировали на шторы утреннюю зарю.

Он знал, что больше на работу не пойдет.

Город хорошо обращался со своими узниками. Колин Паркер запросил финансовую помощь — по причине «хронической нетрудоспособности вследствие деформации категории А». Пришел врач, уговаривал сделать пластическую реконструкцию. Он отказался — имел право. Врач подтвердил категорию где следует. Паркеру назначили небольшое месячное пособие. Эта сумма покрывала расходы на еду и питье, подключение к интернету, кабель и электричество. У него был трейсер, чтобы делать заказы, изотермический подъемник, чтобы эти заказы получать, и домашний робот с автономностью 82 %. Имелся титановый экран и доступ к трем тысячам каналов с функцией голограммы, позволявшей проецировать свой аватар в телепрограммы, где есть опция «Вы — герой», и он с нетерпением ждал, когда эта опция активируется на порноканалах. С централизованным пультом управления он мог, не покидая кровати, управлять экраном, изменять яркость, двигать шторы, гонять робота. Тогда как внешний мир не мог предложить ему ничего, кроме безрадостных встреч с существами, которых ему трудно было считать себе подобными и чей настойчивый взгляд болезненно напоминал о том, что он не соответствует норме.

Дома он сам устанавливал нормы. Он был одинок и спокоен, ничем не загружен и, наконец, независим. Паркер решил некоторое время отдохнуть. Он запер дверь и спрятал ключ. Диктор с экрана сообщал об очередной попытке очистить небо, о подозрительной смерти Лилы Шуллер, о неприятностях с банкотрупами, о первой годовщине Нарковойны.

Он развалился на кровати и заказал себе четырехсотграммовую говяжью отбивную на ребре с жареной картошкой и сметанным соусом, две пиццы с паприкой, омлет, порцию утки с карри, литр пломбира, коробку безе, два литра легкого имбирного эйфоризанта и еще четыре подушки 65 на 65. По каналу «Клерлайт» в вечерней программе стоял фильм с Лилой Шуллер, а потом трансляция вскрытия ее тела.

Колин Паркер удовлетворенно выдохнул, прибавил звук и приготовился жить, благословляя Город и прогресс, которые наконец-то дали ему такую возможность.

И прожил в ладах с собственными желаниями больше десяти лет.

Ночи и дни напролет он лежал, уставившись в экран, с пультом управления под рукой и жрал. Жрал непрерывно, без остановки и без удовольствия. Не важно что — горячее или холодное, вкусное или невкусное, сырое или вареное, твердое, жидкое, живое, тухлое, тошнотворное. Главное — машинальное движение вилки или ложки ко рту, работа челюстей, загрузка желудка. Главное — побольше заглатывать, чтобы, обмануть — раз уж нельзя заполнить — растущую внутри пустоту. Успокоить утробу, ставшую вместилищем ненасытных фурий. Тело диктовало свою волю, он попал в рабство к собственному пищеварительному тракту. Вскоре не стало ни дня, ни ночи, ни времен года. Неумолимая зависимость сплавила годовые циклы и задала собственное чередование мимолетной сытости и перманентного голода, настигавшего даже во сне, даже в тот момент, когда он его утолял. Голод мучил его даже за едой.