Город в конце времён
Шрифт:
Трофеи. Все до единого. Законсервированные и выставленные напоказ после того, как что-то жуткое прошлось по галактикам, коллекционируя те или иные образчики.
Джинни передернуло.
Очередной двойной оборот — итого шесть общим числом — вернул ее к первому ущелью: она узнала эту парочку, хотя и не хотела рассматривать их поближе и знакомиться с личными особенностями.
Тем более что понятие «личного» в этом месте несло в себе совершенно иной смысл.
Простым кружением на мысках она заставила долину вращаться как круглый стол в китайском ресторане. Подумать только, какая в ней сила…
Итак, в Долину Мертвых Богов имелось три входа — предположим, равномерно расставленных по окружности чаши, чьи края образованы скалами, — как бы три вершины некоего супертреугольника.
Пространство Тифона. Пространство, в которое проваливается умирающая Вселенная.
Допустим. Через какой вход следует пройти?
Каждый из них ведет по своей собственной спирали в Фальш-Город, где поджидает ее сестра по сну. Прочие могут заходить сквозь иные входы, следовать по иным спиралям, но они никогда не встретятся, никогда не увидят друг друга, разъединенные как тифонским временем, так и тифонским пространством.
Эта мысль вызывала беспокойство. Сбежав с зеленого склада, она питала надежду, что Джек и Даниэль вызволят ее из тенет собственного упрямства и глупости: раз за разом — преднамеренно — Джинни выбирала наихудший путь, ведущий к катастрофе. Джек же действовал ровно противоположным образом, пермутируя свою судьбу в сторону выживания, приятного во всех отношениях, — если не сказать, в сторону вечной удачи.
А вот Даниэль…
Даниэля раскусить не получалось. У него не целое число. Иррациональное.
Он — иррациональный набор десятичных знаков.
Ах, вот как? И что сие означает, собственно?
Они наверняка проникнут в Фальш-Город через другие входы, а значит, никогда не найдут ее.
Джинни прищурилась на сторожей, заставляя себя увидеть то, чем они являлись на деле: парный набор — у каждого с десяток глаз, расположенных ожерельем на вполне человеческих лицах; губы и щеки выражают незнакомую, странную эмоцию, шея отсутствует, голова покоится на могучем торсе со множеством конечностей, изогнутых определенным образом — но с какой целью, представить невозможно.
Ну и ладно, махнем на это рукой. Ник чему усугублять безумие лишними вопросами. Просто назовем этих конкретных стражников Комитетом по Встрече при Адских Вратах номер один. Джинни провернулась еще раз и дала имена второй паре: КВАВ № 2.
Ага, в этом эксперименте, оказывается, можно получать воспроизводимые результаты. Смотри-ка, научное достижение. Бидвелл бы ею гордился.
Провернувшись еще раз, она обнаружила и КВАВ № 3.
Ты так и собираешься вертеться весь день напролет? Давай, Джинни, делай свой выбор. Пусть даже ошибочный.
Это ее внутренний голос, не чужой. Та, другая — ее сестра, — давно затихла. Джинни осталась одна.
Одиночество практически гарантировало неверный выбор — единственное исключение привело ее к зеленому складу. Да и то она попыталась испортить правильное решение, выйдя наружу. Однако сейчас речь идет не о ее выборе. Это сум-бегунки тянутся друг к другу.
Пусть так, но где же остальные? Неужели все еще ищут ее среди мешанины, увлекаемые камнями, будто нетерпеливыми собаками, рвущимися с поводка?
ГЛАВА 96
Чем дольше Джебрасси шел вместе с Гентуном и Полибиблом, тем яснее он понимал, что значит жить рядом с великим Эйдолоном — пусть и неполным, а только в виде фрагмента.
Информация из Полибибла хлестала потоком. С каждым новым часом разум Джебрасси заполнялся новыми и существенными наборами фактов или видений из области истории и науки, пока, наконец, его старое сознание не почувствовало себя позабытым-позаброшенным и лишенным всяческого внимания.
Они остановились передохнуть и прикинуть новую диспозицию для штурма Хаоса. Гентун знал, как воздействует эпитом, а посему высказался без обиняков:
— Из вас пробку вышибло.
Эпитом присел на корточки. Со временем его движения стали увереннее, не столь неуклюжими, как раньше, хотя комфорт Разбитой Башни и помощь прислуги, в том числе собственных ипостасей, остался далеко позади. Он потихоньку приобретал личный тип подвижности, своеобразную грацию, которая напомнила Гентуну об ангелине, — впрочем, удивляться не приходится.
— Ах, мои извинения. Впредь постараюсь не быть таким щедрым.
— Да я не возражаю, — тихо сказал Джебрасси, уставившись на игру волнистой ряби на поверхности ближайшего валуна. — Просто нужно время, чтобы со всем разобраться. Подумать о разных новых вещах — и сделать так, чтобы они стали частью меня.
— Молодец, — одобрил Полибибл. — Во время оно философы любили забавляться со своими учениками — или лакеями — в игру из вопросов и ответов. Каждый вопрос, как уверяли философы, пробуждал ранее полученные, но латентные знания, — а порой и врожденные инстинкты. То, что ты сейчас испытываешь, нельзя считать простым заполнением твоего ума потоками, которые якобы из меня хлещут. Напротив, в этом проявляется твое новое качество — точно по расписанию, как я и планировал.
Гентун закатил глаза, потряс головой и спросил:
— Вы заставили нас свернуть с луча маяка. Почему?
— Маяк мы отыщем, — ответил Полибибл. — Он, знаете ли, извращен с давних пор — сразу после исчезновения моей дочери, а затем и Сангмера, который отправился ее разыскивать.
Лицо Джебрасси сморщилось от тревоги и отчаянья.
— Почему?! — Его внутренний голос до сих пор утверждал, что маяк должен быть неприкосновенным — ведь это единственное, что направит к Натарадже, к конечной цели, к причине того, что их вообще создали. — Не может быть! Кому это надо?