Город в конце времён
Шрифт:
Полибибл встретил очевидный гнев своих спутников с отстраненной печалью — достаточно незамысловатая мимика для столь древнего существа. Ответил он не сразу.
— Я сам едва ее помню. Она мое дитя в той же степени, в какой я ее творец.
— Эту историю мы знаем, — сухо заметил Джебрасси.
— У нее много версий, — возразил Полибибл. — Возможно, истина таится где-то в мусоре, который подпирает фундамент Кальпы. Фрагменты воспоминаний, которые мне удалось-таки извлечь, необходимо сравнить с огромным количеством вариантов.
Джебрасси набычился и обошел эпитома кругом, кипя от гнева. Полибибл следил за ним спокойным взглядом, который, впрочем, нельзя было назвать полностью бесстрашным.
— Мои соплеменники там гибнут или еще чего похуже — и зазря, просто так? — прорычал юноша. — Потому что некий Эйдолон что-то запамятовал, а всем остальным плевать?
— Отнюдь, — сказал Полибибл. — Среди Эйдолонов любая вещь, любое событие обладает смыслом, порой и не одним. Моему основному, более великому «я» были ведомы отличительные особенности тех изменений, которым со временем предстояло произойти в Хаосе — я говорю о его постепенной редукции, стягивании. Сейчас маяк указывает как раз на ту точку, куда нам надо попасть. Направление луча выправилось. Присядь-ка.
Он похлопал грунт возле себя.
Джебрасси переводил взгляд с эпитома на Гентуна, стараясь контролировать свой неуемный гнев. Неужели все его предшественники были обречены с самого начала? Неужели их приносили в жертву, чтобы отвлечь врага, устроить дымовую завесу, подготовить плацдарм для будущего, в котором преуспеют лишь немногие избранные?
Невероятным усилием воли Джебрасси заставил себя сесть и, уронив подбородок на грудь, уставился на черную пыль и колючие, древние камни.
— Путь, которым мы идем, — сказал Полибибл, — соответствует наиболее оптимальной версии, которую мне удалось извлечь из всех историй. Обратись к своим проклюнувшимся способностям — подумай об Ишанаксаде, о том, как она совершала то же самое странствие. Подумай о ее давнем самопожертвовании, чтобы дела вновь пошли, как полагается.
— Вы заставили нас разыскать эти истории, затем взять их с собой. Вы хотели, чтобы мы нашли единственный правильный вариант, перепробовав все остальные. Лишь оттого, что сами потеряли истину. Всему виной ваша небрежность!
— Про небрежность не отрицаю, — скромно признал Полибибл. — Однако сбор информации о прошлом — даже если бы удалось все сохранить на протяжении десятков триллионов лет — упаковать эти сведения в микрокосм… нет, на эту задачу ушло бы куда больше времени и усилий, нежели на создание и анализ Вавилона, — если смотреть с практической точки зрения. Более того, даже если бы мы пошли на этот выбор, то сохранение одной-единственной истории — пусть в нескольких сомнительных вариантах — вряд ли оказалось бы достаточным для зарождения нового космоса. Нет, этого не хватило бы для соблазнения и отвлечения Мнемозины, для пробуждения Спящего.
— «Спящего»? — Гентун сел напротив эпитома и юноши. — Эта идея давно устарела. Предполагается, что Спящий умер в конце первого творения.
— Отец муз, — задумчиво кивнул Полибибл. — Брахма, как его некогда именовали. Нет, он не умер. Ему просто скучно, — а посему он спит.
— Галиматья какая-то, — проворчал Джебрасси, борясь с брезжащим пониманием. Ему совсем не хотелось отвлекаться на новые рассказы, которые могли затупить чувство гнева.
Где-то там находится Тиадба. Наверное, они никогда ее не найдут…
Однако Полибибл по-прежнему брызгал знанием, и на этот раз их задела эмоция, исходящая непосредственно от Великого Эйдолона.
Ишанаксада.
Джебрасси с Гентуном переглянулись: подобного они не испытывали за всю свою жизнь — печаль представителя древнего племени или рядового Ремонтника не шла в сравнение с чувством утраты и предательства, которое разрасталось, зрело, смягчалось и обострялось одновременно среди тысяч миллионов эпитомов и ангелинов, от вершины Разбитой Башни до самого ее цоколя… на протяжении полумиллиона лет.
— Ратуш-Князья. Они изменили настройку маяка. Предали вас… — промолвил Гентун.
— Они предали мою дочь, — прошептал Полибибл, отводя глаза в сторону, словно прячась от своего отражения. — Возможно, мы все предали ее. О, что довелось ей пережить! — пока она скрывалась, ждала все это время. Или хуже того — она могла угодить в плен…
— Если вам известны все повествования, то ведомы и все окончания, — сказал Джебрасси. — Какое из них верно?
— У любой истории гораздо больше развязок, нежели зачинов, — ответил Полибибл. — Самые лучшие повести начинаются посредине, затем возвращаются к началу, после чего переходят к концу, которого никто не мог предвидеть. Порой, когда возвращаешься к середине, история меняется вновь. По крайней мере, так было в эпоху моей юности.
Его голос действовал гипнотически. Перед глазами слушателей возникла кружащаяся матрица фатумов, в глуби которой таилась крошечная и неясная фигурка, от которой почти не осталось воспоминаний за несметное количество веков.
— Ратуш-Князья, — напомнил Хранитель. В его устах это слово прозвучало как ругательство.
— Они сговорились отправить Ишанаксаду в тайное странствие, не поставив вас в известность, — сказал Джебрасси. — Но почему?
Гентун молитвенным жестом сложил ладони.
— Ишанаксада предложила себя, чтобы спасти Библиотекаря. Она унесла ключ к самому полному Вавилону, созданному в Разбитой Башне.
— Да, это похоже на правду, — кивнул Полибибл. — Какими бы ни были наши разногласия, Астианакс и все прочие Ратуш-Князья были в курсе…
— …что если все составные части завершенного Вавилона собрать вместе, то остатки старого космоса распадутся. — Неожиданно Гентун сообразил, что сведения исходили вовсе не от Полибибла — это был фрагмент образа, который Астианакс вложил в его сознание. — Предполагалось, что музы, вернее, то, что от них осталось, возродятся, чтобы провести аудит величайшего хранилища историй — всех возможных историй… и всего возможного бреда.