Город в конце времён
Шрифт:
Смерть, мука, привилегии, — следи за канавой, бедолага, не то крысы загрызут…
Мне знакомо это место. Здесь кончаются привилегии. Моя удача — погибель для птичек.
Он приостановился, переводя дух. Удивительно, что здесь до сих пор можно дышать. В их крошечной группе есть настоящий волшебник. Даниэль так не считает, но для Главка ответ ясен. Когда-то он собирался сунуть волшебного Джека в клетку, и тогда Зияние перенесло бы его сюда, вместе с девчонкой, вместе с остальными, — и прости-прощай надежда!
Лови птичек. Прокуси шею, пусть из ягненка стечет кровь. А птички-то не мои. Не мои ягнята.
Одно слово — бизнес.
Но вот нынче…
Даже там, на улочках, подпрыгивая на заднем конце телеги, юный Макс умел притянуть удачу, заставлял старого птицелова свернуть к тихим, безлюдным полям, над которыми вились огромные стаи птиц. Даже в ту пору он мог выдуть из себя туманное видение счастливых пташек, резвящихся в безопасности среди ягод, мошек и семян. Иллюзия изобилия — ни ястребов, ни охотников…
Что-то толкнуло в плечо, и Главк пригнулся в ожидании разящего удара. Дышать стало еще труднее. Так и задохнуться недолго. Даниэль с Джеком совсем пропали из виду.
Но он знал, что ему не суждено остаться в одиночестве.
Главк посмотрел вверх, заранее морщась оттого, что увидит. Не тут-то было: перед глазами проявилась бурая лужа — словно небо затянуло завитками дыма: кольца, спирали и сгустки, перемежаемые отчаянными вспышками пьяных молний. Дым шлепался вниз туманными валунами, будто с неба катил селевой поток, пытавшийся достать и придавить танцующие клубы. Стояла тишина — только беззвучно хлопали широкие, осыпанные пылью крылья человека, которого не было.
Главк упал на колени — как обычно в присутствии погибельной силы.
Моль.
Из мглы вынырнула еще одна личность: тощий хромоножка, облаченный в угольно-черные покровы. Мужчина вскинул руки.
— Последний звонок, Макс, — жизнерадостно возвестил Уитлоу. — В аду не сыскать той злобы, на которую способна уязвленная женщина. О, как она жестоко нас винила! Но ты — ты теперь ее любимчик, на тебя снисходит вся ее милость. Еще бы: в одиночку приволок аппетитных пташек. Да с приварком. Стащил мой ценный приз — зловредного пастыря.
Главк сглотнул — от страха першило в горле.
— Я как раз хотел погово…
— Ни к чему извиняться, Главк, обратной дороги нет. Пришло время получать награду.
Дымчатые вертлявые камни разлетелись в стороны, обнажив чистый центр.
— Прошу, — жестом пригласил Уитлоу. — Дорогу, как обычно, покажет Моль.
ГЛАВА 106
Кто из вас грезит о прошлом?
Кто несет книги?
Товарищи попытались спрятать Тиадбу — и всех их расшвыряло по углам. Самыми упрямыми оказались Кхрен с Фринной, но их тоже смело в сторону.
Бледность и печаль вновь снизошли на нее, вновь она в одиночестве. Не в первый раз оказалась Тиадба в окружении женских форм, которые упорно избегали отчетливых очертаний. Печаль осела тяжким бременем. Женщины, словно самоцветы, вырезанные из различных стадий движения реального человека, начали совмещаться, складываться и…
…и превратились в даму, чье лицо светилось изнутри подобно бумажному фонарю. Кожа бела как лед, глаза серо-зеленые с серебром, тело скрыто под покровом, который окутывал ее, словно карта с изумрудными лугами и золотыми реками. Конечности удлиненные, грациозные, на кончиках пальцев хищные цветы, а между бутонами — буквы, символы, числа, вычерченные переменчивым пламенем, что бросает отблески в лицо Тиадбы, что-то выписывает на коже теплым, отнюдь не жадным огнем.
Эта дама чем-то знакома, хотя они никогда не встречались.
Тиадба уже дала ей имя: Мать. Матери были разновидностью паренталей — в данном случае, женщинами, которые существовали до тебя и напрямую передали свои истории, после рекомбинации превратившиеся в твою собственную повесть. Великие цепочки прошлого опыта — ошибки, совершенные в мгновения ужаса и радости, утрат и триумфа, — все передается последующим экспериментам в темпоральной линии: детям.
На матерях, так же как и внутри них, записаны и другие партнеры: то мужчины, то сочетания мужчин и женщин, порой одни женщины, а иногда и половые деноминации вне жизненного опыта Тиадбы — Формовщицы, прилагатели, списчики, геносенсуали, — что создает разнообразнейшие, тончайшие потомственные нюансы. Некогда целые города предоставляли свои истории ради создания одной-единственной матери, собирались на празднества по случаю рождения одного младенца, воспитывали его, пестовали и лелеяли — затем удваивали, утраивали и отправляли в другие города в качестве изумительного подарка…
Город, подобный Кальпе: женщина, мать.
Асуры и Девы, разные подвиды человечества, — все они обладали уникальными, с трудом поддающимися исчислению путями для создания партнеров и матерей. В этих способах, изобретенных на протяжении сотни триллионов лет, истории комбинировались и двигались дальше, чтобы их читали другие, чтобы обрели форму новые истории.
По сравнению с Тиадбой женщина была высокой — выше любого жителя Ярусов, даже Патун выглядел бы рядом с ней низкорослым. А линии ее тела… восхитительны, хотя и очень необычны. Впрочем, Тиадба ее не боялась.
Лишь мне одной дозволено помнить. Таково наказание за попытку уничтожить Тифон. В свое время я была не столь жалка.
Вот что, получается, осталось от Ишанаксады, рожденной из всех историй. Дремлющая бесконечность изливалась из нее в Тиадбу, превосходя все, что несла в себе любая книга, — и все же она была сделана из слов.
Дитя, ты мое последнее создание. Так решил мой отец — взгляни на эти танцующие ленты, что обвивают и проникают насквозь. Здесь — конец всему. Наши жизни отражаются эхом — и я потеряна.
Некогда Натараджа была прекрасна — издревле величава в сравнении с прочими городами Земли, славна великолепием, приемля прошлое человечества. Она держалась в стороне от Войн за материальную массу почти до самого конца, гостеприимно привечая любого, стараясь не вмешиваться, быть нейтральной, пока Ратуш-Князья оставшихся городов — и прежде всего Кальпы — не решили силой вынудить ее выбрать ту или иную сторону.
Хаос глотал галактики, миры и звезды — но человек по-прежнему шел войной на человека.