Город в конце времён
Шрифт:
Тифон, наверное, обратится в истинное ничто, но прежде с удовольствием уничтожит всех наблюдателей без исключения — их бесстыжие глаза навечно закроются.
Не будет больше воспоминаний.
Повествований.
Во веки веков.
ГЛАВА 121
Сквозь снег, туман и ледяные торосы Джинни рвется к голубому свету. Джек нагоняет ее, невероятным усилием бросившись по последней нити фатума, в окружении всех прочих возможных исходов, порубленных в клочья лезвиями армиллярной сферы. Помощь камней едва ощутима.
— Эй, — говорит он.
— Эй. — Джинни бросает на него мимолетный взгляд. — Поосторожней с кошками. Они будто с цепи сорвались.
— Ну… Слушай, я почти не надеялся…
— Я думала, ты про меня забыл.
— Ни за что.
Джинни тянется к нему, Джек протягивает руку — их ладони встречаются… Объятие, ощущение взаимного тепла, что-то связывает их вместе — чувственность этого мига превосходит все, что они доселе знали. Их подпитывает силой. Сум-бегунки звонко стыкуются, едва не прищемив пальцы, затем отскакивают в стороны, оставляя после себя яркую рыжеватую дугу.
— Нам нужно минимум три штуки, — говорит Джинни. — Это я точно помню.
— А если третьего камня не найдется, мы потеряем все — так?
— Наверное… А это кто? — Джинни показывает пальцем на силуэт в тумане.
ГЛАВА 122
Джебрасси достигает края слепящей голубизны — он наг, его колотит крупная дрожь, ноги, кажется, до самых колен превратились в промороженные чурбачки. Два высоких человека — во всяком случае, он решает считать их людьми, — приближаются, проясняясь сквозь дымку. Один из них подхватывает Джебрасси под мышки, помогает встать на ноги.
Рост у них довольно приличный, хотя и не сравнить с Высоканами — куда ниже Гентуна. Сквозь зеленоватый буран он вглядывается в знакомое лицо, переключает взгляд. Видит себя через другого человека, хотя на самом деле зрение почти отказывает. Непрерывные потоки голубых молний бьют между ними, не позволяя видеть детали, и разжигают яркое чувство обновленной силы воли — возможно даже, приток энергии.
Они разговаривают, однако слова трудны для понимания. И тогда Джебрасси предлагает им все, что у него осталось — как ребенок протягивает игрушку новым друзьям, старым знакомым, — многограннике четырьмя отверстиями.
Вещица чуть ли не взрывается голубыми лугами.
Эти двое вытаскивают два скрученных куска камня, в чьих складках тлеет по красноватому огоньку — нет, алые искры сияют ярче голубых молний. Должно быть, это и есть так называе…
Сум-бегунки вылетают из рук, влипают в многогранник, отверстия которого с предельной точностью совмещаются с неправильными контурами камней. Они ждали этого миллиарды лет и наконец, провалившись сквозь умирающую Вселенную, обрели путь домой.
Но два отверстия остаются незаполненными.
Даниэль идет мимо окровавленных, закристаллизовавшихся останков Главка и Уитлоу, не ведая, что здесь произошло — а может, происходит до сих пор. Его интересует лишь, на что именно набросились кошки, расположившиеся неподалеку. Он следует за вереницей кровавых кошачьих следов, дымящихся на зеленом, стеклянистом льду.
Армиллярная сфера стягивается внутрь себя, ее обручи, сужаясь, вращаются все быстрее. Нечто вроде снежного тумана обволакивает его ступни, ноги, плечи. Лед сходит с ума — вздыбливается, торосится громадными кусками. Даниэль продирается вперед — согревают только пальцы, в которых зажаты горячие сум-бегунки.
Кошки собрались в центре — по крайней мере, так кажется. На краткий миг, разведя туман руками, Даниэль видит, как они, дико шипя, что-то дерут когтями и грызут.
Кошки загнали в яму небольшое, дергающееся существо, которое заново воссоздает себя, однако не в состоянии сбежать. Процесс идет медленно: скворчащие, дымящиеся куски пережеванной теофании [22] разлетаются по льду, оставляя за собой вьющиеся следы виртуальных частиц.
Меркнет свет. Почти ничего не видно. В Даниэле удивляется Фред: «Неужели что-то еще способно существовать?»
22
Теофания (греч.) — непосредственное явление божества.
Внутри уменьшающейся пространственно-временной споры реальность в последний раз отталкивается от небытия — от того, что нельзя увидеть, о чем нельзя подумать, что нельзя рассказать.
Ни то ни се, вообще ничего.
— Мы здесь потому, что хотели этого — всегда, — говорит Даниэль, и это правда.
Неприятная визгливая вибрация в его голове вдруг затихает. Бурое, перекрученное создание уничтожено — растерзано в клочья.
Если спора стянется в ничто, тогда смерть Тифона — Даниэль уверен, что в ямке под морем кошек находится именно он, — окажется бессмысленной. Она попросту не будет нигде записана.
Ее не удастся согласовать.
Тифон сможет случайным образом вернуться: нежданный, алогичный, но столь же реальный, как и раньше.
Лавина кошек освобождает центр. Многие из них недосчитываются лап, у кого-то деформирована голова, обгорела шерсть, опустели глазницы. Победа досталась им дорогой ценой.
Даниэль отступает на шаг. Все это знакомо — хотя порой дело обходилось и без кошек. Камень тянет прочь, от ямки, от животных, от останков поверженного, несостоявшегося бога.
С каждым поворотом и свистом армиллярной сферы уходят секунды.
Даниэль по привычке засовывает руку в карман. Он всегда отдает полученное, чтобы спасти то, что категорически необходимо сберечь — и тем самым обрывает шансы на единение с существом, которое Даниэль любит сильнее, чем весь этот мир, — с существом, ради которого он совершил столь далекое странствие.
С существом — или с человеком. Вот он, вечный вопрос, не так ли? Кем мы можем стать друг другу?
Я пересек Хаос. Мятежный город умирал — осажденный Тифоном, преданный Ратуш-Князем. Несмотря ни на что, я присоединился к ней, сделал то, что был должен сделать. Мы так договорились. Я возвращался к началу начал с кусочком Вавилона, последним кусочком, и — по настоянию Библиотекаря — захватил с собой еще один, резерв на случай очередного предательства, на случай утраты…