Город за рекой
Шрифт:
— Ну, а наш старый учитель, — сказал Роберт, — твой партнер по судьбе на смотре, осознал свою вину?
— Его мысли, — весело отвечал Леонхард, — были всегда направлены на грибы, которыми он в конечном счете отравился. Кто я, он давно и думать забыл или просто притворился, до конца разыгрывая из себя невинного.
Архивариуса занимал вопрос о мести. Леонхард считал, что желание мстить свойственно только живым. Что касается лично его, то месть и ненависть исчезли в нем, как только его поглотила морская пучина и он осознал, что возвращения назад нет. Если и оставался упрек, то самому себе или вообще юношеской незрелости. Он всегда испытывал страх перед таинственным, которое притягивало его, и это непреднамеренно
— Внешних поводов много, — заключил Леонхард, — причина же всегда лежит в нас.
С той же чистосердечной обстоятельностью, которая всякий раз изумляла хрониста в беседах с умершим, юноша поведал ему, что образ пучины, это безжалостное засасывание бездны, запечатлелся в нем навсегда. Поэтому он понимает старого учителя, который только и мог что говорить о грибах, явившихся причиной его смерти. По его наблюдениям, у большинства в памяти остаются последние впечатления жизни, тогда как все более ранние воспоминания постепенно стираются и только молниеносно вспыхивают при исключительных обстоятельствах в разговоре.
Роберт отметил про себя, что в целом это соответствовало явлению, известному из жизни. Если, к примеру, в помещении без окон выключить яркое искусственное освещение, то какое-то время еще остается отчетливый образ предмета, который сетчатка глаза восприняла в последний момент, тогда как все остальные предметы тотчас тонут во мраке и только потом уже могут быть вызваны в представлении благодаря особой концентрации внутреннего зрения.
Решающим для той роли, которую играл здесь каждый в отдельности, была, по признанию Леонхарда, страшная секунда умирания. Под этим он понимал не столько продолжительность во времени, сколько очевидное состояние перехода, в котором настигнутое смертью существо теряло сознание жизни. Люди воспринимают это как борьбу со смертью, протекающую дольше или меньше, тяжелее или легче, но раскрывающуюся в своем истинном значении только умершему. Без этого таинственного переживания акта умирания и рождения смерти невозможно пребывание здесь, в промежуточном царстве. Это необходимая пошлина за пользование мостом. По наблюдениям юноши, есть люди, которые пытаются обмануть себя относительно процесса умирания, догматики-материалисты, виталисты, при мысли о них невольно вспомнилась судьба тех сочинений, которые, едва попав в Архив, тотчас подвергаются процессу распада. С другой стороны, так называемая мгновенная смерть, разрыв сердца, пуля, авария, одним словом, те случаи, о которых люди обыкновенно говорят, что пострадавший ничего не чувствовал, — даже эта так называемая мгновенная смерть оставляет тем не менее возможность пережить действительно страшную секунду. Леонхард знает примеры, подтверждающие это, он какое-то время приводил в порядок Протоколы страшной секунды, которые представляют особенно важное собрание для Префектуры. Эти словно бы сейсмографические записи регистрируют порой страшные, порой просветленные мгновения-картины, которые умерший перенес сюда с собой из сферы земного.
У архивариуса временами пробегал по спине холодный озноб. Причиной тому был, вероятно, сырой воздух подземелья; на стенах туннеля блестели при свете лампы капли воды. Он поднял ворот пиджака.
— Мы уже прошли больше половины пути, — ободряюще сказал Леонхард. — Скоро достигнем решетки ворот.
— Хорошо, — отозвался Роберт, которому беседа с юношей скрашивала неудобства дороги. Архивариус снова заговорил об учителе, тоже теперь получившем отсрочку с легкой руки господина в сером цилиндре, поскольку оправдательный приговор касался обоих партнеров, парами проходивших мимо него.
Юноша согласился с архивариусом, но заметил при этом, что никто не знает, к кому из двоих в данном
Роберт, который продолжал верить в уравнивающую справедливость, вознаграждение и расплату, не хотел допускать такую возможность.
— Мой архивариус, — возразил Леонхард вежливым тоном помощника, — мыслит еще в моральных категориях жизни, что естественно для него.
— Я не раз имел случай убедиться, — сказал хронист, — что здесь никого не зачисляют в тот разряд, на какой человек мог рассчитывать с учетом своих положительных качеств или недостатков. Тем не менее в основе смотра, если я правильно понял приветливого секретаря, лежит определенная закономерность. Происходит всеобщее уравнивание вины и невиновности, разумеется коллективное, значит, с точки зрения всеобщего, а не с позиций отдельного индивидуума.
Леонхард, хотя и согласился с архивариусом, не придал его словам большого значения. По его убеждению, поступки Великого Дона не поддаются никакой оценке умершими их эмпирическим опытом. Леонхард считал, что составление пар служило статистическим целям, чтобы внешне отразить равновесие добра и зла. Пары, как только они покидают арену Великого Дона, распадаются. Дальнейший путь по тропе демонов каждый проходит отдельно, сам по себе.
Наконец они дошли до решетки из кованого железа. Впереди мерцал слабый свет, сочившийся через выходное отверстие туннеля. Человек пять стражников в овчинных тулупах сидели в пещере, вырубленной в скальной стене, и играли в карты. Леонхард назвал пароль. Мрачный парень неохотно поднялся и отпер заржавевшим ключом городские ворота. Створы заскрипели на шарнирах и отворились только наполовину. Стражник, зевнув, снова вернулся в пещеру.
Они вышли из туннеля. Перед ними расстилалась серая каменистая пустыня. Слепило глаза от молочного сверкающего света. Направо, шагах в тридцати, темнело базальтовое ущелье, над которым ползли белые, как вата, клочья тумана. На краю его, у крутого откоса, стояла сложенная из грубо отесанных камней низкая хижина.
— Это последнее строение у черты города, — пояснил Леонхард. — Не каждый достигает его столь удобным путем, как мы. И вообще, лишь немногим позволено сделать здесь последнюю остановку.
Дул резкими порывами холодный ветер. Камни с грохотом катились в пропасть. Тяжелая дверь была чуть приотворена. Они вошли через нее друг за другом и оказались в длинном и узком, как кишка, помещении, по которому стлался чад от горевших сосновых лучин.
— Большинство гостей уже в сборе, — послышался звучный женский голос.
В скудном свете лучин архивариус различил дородную фигуру, которая обеими руками прижимала к груди две пузатые оплетенные бутыли. Она кивнула на угол, где стоял туалетный стол с лоханкой воды, полотенцем и щеткой для одежды. Роберт охотно воспользовался предложением. От едкого дыма у него першило в горле.
— У нас здесь плохая вытяжка, — сказала мамзель. — В зале получше. А теперь мы зажжем свечи.
Она толкнула ногой дверь.
После того как Роберт умылся и почистился, Леонхард протянул ему пергаментный лист со служебной печатью. "В честь городского хрониста Префектура устраивает прощальный вечер с друзьями", — прочел Роберт.
Войдя в зал, заполненный, хотя и не столь сильно, как сени, синим дымом, в котором мглисто мерцали огоньки свечей, он увидел празднично убранные столы, поставленные в виде подковы. Блестели голые, свежеокрашенные белой известью стены. Сидевшие за столами гости поднялись со своих мест, и раздался хор мужских и женских голосов:
— Moribundi te salutant! [Умирающие приветствуют тебя! (лат.)]
— Morituris, — ответствовал хронист, — vos salutat! [Идущий на смерть приветствует вас! (лат.)]