Город за рекой
Шрифт:
Уже совсем рядом тянулась вереница теней мимо Роберта, в то время как сам он шел по узкой полосе между скальной стеной и краем ущелья. Вскоре оно перешло в неглубокое русло с низкими склонами, покрытыми галечником; он видел, как течет мутная вода. Уже не больше сотни шагов отделяло хрониста от того места, где его путь сливался с тропой демонов. Он приостановился. "Дойти до границы возможного" — так сказал Леонхард. Здесь была эта граница? Разве он давно не перешел ее — разве можно ее когда-нибудь достигнуть?
Он решил дойти до точки пересечения дорог, до того места, где сходились
Скала отступила назад, и он через несколько шагов достиг конца каменной расщелины.
Потрескавшаяся каменистая пустыня расстилалась вокруг; в скалистых холмах, во множестве покрывавших ее, зияли черные дыры пещер, как огромные разинутые пасти. Была абсолютная тишина, воздух застыл в неподвижности. Вереница духов тянулась мимо уже на расстоянии вытянутой руки и, извиваясь, окончательно терялась в пещерах.
Возле одной пещеры неподвижно сидела женщина. Лицо ее покрывала вуаль. Она сидела, как торговка у дороги, широко расставив ноги. Подол юбки плотно обтягивал колени. Иногда одна из теней отделялась от вереницы и подскакивала к женщине; казалось, достаточно одного легкого щелчка, чтобы оттолкнуть тень на горькую тропу.
На коленях у женщины лежал круглый булыжник, она придерживала камень руками и раскачивала из стороны в сторону. Хронист нерешительно приблизился к женщине, не решаясь сразу заговорить с ней. Ему показалось, что она заметила его.
— Ну, матушка, — сказал он наконец, — идет мой путь куда-нибудь дальше?
Она не шелохнулась и сделала только чуть заметное движение головой, которое можно было истолковать и как утверждение, и как отрицание. Потом она пошарила рукой в кармане юбки и извлекла какой-то предмет, выложив его на туго натянутый на коленях подол. Это была краюшка хлеба и комок слипшейся соли, прообраз пищи, подносимой бракосочетающимся, чтобы в доме всегда был достаток. Хлеб был почерневший и твердый, как камень, и соль блестела, как замерзший горный кристалл.
— Премного благодарен, — сказал Роберт, — но я не жених, матушка Забота.
Это слово неожиданно сорвалось у него с губ, ибо ему показалось, что она несла заботу обо всем.
— Матушка Забота, — повторила рыночная торговка у дороги, — так вы меня уже знаете?
Не успела она откинуть вуаль, как Роберт опустился на колени.
— Анна! — пробормотал он прерывающимся голосом.
— Как милостиво с вашей стороны, что вы назвали меня матушкой Заботой.
— Что с тобой произошло? — воскликнул он потерянно. — Как ты попала сюда? Почему ты не в городе? — Он встал на ноги. Мысли и чувства смешались. — Тебя послал сюда Великий Дон? — продолжал он допытываться. — Мое заклинание избавило тебя от тропы демонов? Ты
Она не отвечала ему; лицо ее словно было высечено из дерева, и нельзя было понять, застыло ли оно в завершенности черт нежной текстуры или было во множестве морщин. Оно то казалось древним, то по-детски юным, то чужим, то близким. Она легко отломила кусочек от затвердевшей краюхи хлеба, отковырнула несколько крупиц от комка соли, посыпала ими хлеб и сунула ему в рот.
— Чтобы вы понимали язык мыслей, — сказала она и спрятала хлеб и соль в карман юбки.
Кусок, который медленно размяк у него во рту, пока он наконец смог проглотить его, на вкус был горький.
— Теперь вы, стало быть, знаете, что я уже не принцесса, — сказала она, — которая ждет избавления. Я больше не лежу в беспробудном сне. Теперь меня не нужно никому звать в старое и новое.
Она говорила тем певучим голосом, который так хорошо знаком был Роберту; таким же голосом она говорила, что он в особенности помнил, о бедствиях земли, когда они прохаживались перед домом ее родителей. Тогда он поразился этому тягучему речитативу, звучавшему с пророческой отрешенностью, теперь же он, как лекарство, действовал на него благотворно.
Он заметил, что она сидела на треножнике, как одна из Сибилл, и у ее ног брала начало река, которая отделяла город от мира живых. Она восседала непосредственно у входа в царство смерти, как сидят парки у входа жизни. Она следила за призраками, за тенями, что скользили мимо нее, чтобы навсегда исчезнуть в пещерах, которые ими не воспринимались, не осознавались. Мимо нее тянулись все, кто из столетия в столетие возвращался в изначальное лоно, где жизнь теряла очертания и формы, освобождалась для извечной природной силы возрождения. Она стала одной из хранительниц порога, была навеки избавлена от земного круговорота. Ее глаза видели мир по ту сторону реки и вбирали в себя тени города, ее мысли проникали сквозь толщу времен и питали вечность.
— Ты больше не знаешь меня? — спросил он.
— Я не могу знать вас как частное лицо, — сказала она, — я знаю только, что вы посланы как хронист.
— Мы любили друг друга, Анна!
— Это другое время.
— Благодаря тебе я попал сюда, — вырвалось у него, — благодаря тебе я стал тем, что я есть.
— Я посылаю дальше свои мысли, как гонцов, — сказала она, — и вы услышите их, вы уже слышали, когда говорили с Великим Доном.
— Ты знаешь об этом?
— Когда вы с ним разговаривали, — сказала она, — я уже сидела здесь, на этом месте.
Роберт впился в нее глазами.
— Матушка Забота, — начал он и запнулся.
— Нас, — сказала она певучим голосом, глядя в пустоту, — три вещих сестры. Одна сидит у дороги, другая — там, у тех пещер, а я — здесь. Когда-то мы звались Надежда, Любовь и Вера, а теперь — матушка Печаль, матушка Забота, матушка Терпение. Мы не зачинаем, не рождаем, мы — есть.
— Надежда, — медленно проговорил Роберт, запоминая, как ученик, слова Сибиллы, — стала Печалью, Любовь стала Заботой, Вера стала Терпением. Печалиться, заботиться, терпеть — вот смысл твоего заклинания.