Город Желтой Черепахи
Шрифт:
Я проснулся от яркого солнечного света, проникавшего сквозь щели в стене хижины. Время близилось к полудню, и первым моим чувством было удивление: почему Тайши не разбудила меня — лодки давно уже ушли. Может быть, старейшины решили, что сегодня неподходящий день для промысла? Такое уже случалось на моей памяти.
Лениво улыбаясь и радуясь свободному дню, я все еще лежал на своей циновке, когда в хижину вошла Тайши. Минуту-две она молча стояла на пороге — так, что был хорошо
— Проснулся?
— Да. Почему ты меня не разбудила?
— Я сказала Мугао, что ты нездоров.
— Зачем?
— Зачем ты встречался с Шун?
— Я… Ну, мне хотелось знать, довольна ли она своим новым положением. Все же мы вместе шли через лес…
— Ты предложил ей бежать из деревни?
— Видишь ли…
— Она сама это рассказала. Огненная Черепаха отняла у нее разум, и она не знала, что можно говорить, а что нельзя. У тебя тоже Черепаха отняла разум? Разве ты не знаешь, что за побег Совет старейшин приговаривает к смерти всю семью беглеца? Ты желаешь смерти мне и моим детям? За что?
— Но ведь я не настоящий твой муж и не отец твоих детей!
— Кто объяснит это Совету, когда тебя здесь не будет? И какое им дело до того, спал ты со мной или нет? Тебя назвали сыном Огненной Черепахи — и значит, для всех ты мой муж.
Я привстал со своего ложа, но Тайши жестом остановила меня.
— Чему ты учишь моих мальчиков? Почему Дэй стал прятать от меня глаза?
— Я не учу их плохому.
— Возможно. Но Мугао уже косо на них смотрит.
— Что же он не возьмется за меня? Наверно, Огненной Черепахе будет угодна такая жертва — человеческая кровь лучше рыбы и фруктов.
— Думаю, что лучше. Это я умолила Мугао не трогать тебя.
— Для чего ты это сделала? Если бы меня принесли в жертву, ни тебе, ни детям ничего бы не угрожало.
— Нет. Но Дэй… Он любит тебя. Впрочем, это не главное. — Тайши шагнула вперед и присела на корточки возле меня. — Дигуан, я ведь женщина! Или ты этого не видишь? Мой муж уже давно ушел к Огненной Черепахе, и мне грустно спать одной. — Она не мигая смотрела на меня темными матовыми глазами.
— Да, но… — промямлил я, уже зная, чем все это кончится.
Любовь… Это ведь еще и тревога за будущее, страх одиночества, привычка и желание иметь опору, а может быть, и божка, на которого можно молиться.
— Если ты убежишь, тебя скорее всего поймают и убьют. Меня и мальчиков убьют наверняка. — Она помолчала, давая мне возможность осмыслить ее слова. — Если ты останешься и через год у нас не будет ребенка, ты предстанешь перед Советом старейшин.
— А…
Не тратя слов, она сорвала прикрывавшую меня холстину и положила мне на живот горячую тяжелую ладонь. От женщины пахло дымом и веяло жаром, как от раскаленного куска железа. Во всяком случае, когда она склонилась к моему лицу, меня словно обдало огненным ветром.
— Я хочу, чтобы ты жил. Я хочу, чтобы по поселку бегало много ребят, похожих на тебя, — сказала она, и мне показалось, что этих слов я ждал всю жизнь.
— Тебе же темно здесь читать!
— Нормально.
— Прекрати портить глаза, не люблю очкастых!
— Вера…
— Витя, не надо… Ты так никогда не поправишься. Погоди, вот разрешат тебе вставать…
— Чего годить-то! Я и так живее всех живых!
— Отстань, говорю! Мне полудохлых поклонников не надо.
— Ну уж, сразу и полудохлых.
— Извини. А знаешь, к мумии друг из Хачинска приехал.
— Какой такой друг?
— Виллер какой-то. Александр Дмитриевич. Сидит сейчас внизу, в холле, ждет приемного часа.
— А родственники?
— Нету у него родственников. Слушай, а почему от тебя жена ушла?
— Жена? А ты откуда знаешь?
— Кто хочет, тот узнает. В медкарту посмотрела, да и приятель твой говорил.
— Что еще за приятель такой болтливый сыскался?
— Не знаю. В пятницу приходил. Носатый, с раздвоенным подбородком.
— Генка? Приставал, что ли?
— Почему обязательно приставал? Просто мы на лестнице разговорились.
— И со многими ты так разговариваешь?
— Как?
— Ну как со мной.
— Зачем ты так? Ты ведь знаешь.
— Прости, Вера…
— Витя…
— А Генку гони в шею, он тот еще фрукт!
— Ты тоже.
— Вера…
Волна с силой ударила в борт, окатив нас потоками холодной воды.
— Поворот налево! Возвращаемся в деревню. Сегодня молений Огненной Черепахе не будет! — хрипло прокричал Паоси, не обращая внимания на двух стариков, повисших на его руках и что-то вдохновенно шамкающих беззубыми ртами.
Киви — гребец, сидящий передо мной, — обернулся и буркнул:
— Ты хотел видеть Лабиринт — смотри, а то поздно будет.
Лодка начала разворачиваться, а я не мог оторвать глаз от гигантской двурогой скалы, вздымавшейся из океана справа от меня. Кое-где на склонах ее теснились рощицы невысоких деревьев, на пологих площадках зеленела сочная трава, и даже на расстоянии можно было различить темные отверстия пещер, испятнавшие белый камень. Так вот он какой, Лабиринт, — белый двузубец на фоне темно-фиолетовых туч и черных волн!