Город Золотого Петушка. Сказки
Шрифт:
3
В этот день все время кто-нибудь заходил к Вихровым.
Едва папа Дима проводил Аболиня, как в комнату Вихровых постучались Петровы. Василий Михайлович очень церемонно пожелал папе Диме и маме Гале «счастливо оставаться!», а его жена преподнесла маме Гале недавно вышедшую книгу очерков своего мужа. Папа Дима тотчас же перенял книжку и стал ее рассматривать.
Петрова сказала маме Гале:
— Мне жаль расставаться с вами, Галина Ивановна! Я очень привязалась к вам за это время…
— Ко мне! Только ко
Петрова и папа Дима тоже засмеялись.
Мама Галя задумалась и сказала:
— Чем же мне вас отдарить! — Она оглянулась вокруг, и взгляд ее упал на красивый латышский платочек, что купила она совсем недавно. Она поспешно схватила его и протянула Петровой. — Вот возьмите, прошу вас! Очень хорошенький, не правда ли? — Она накинула платочек на свою шею и добавила: — Он спасет вас от простуды и от тысячи других несчастий! Пощупайте, какой он мягенький и тоненький! — И она нагнулась к Петровой, подставив ей свою шею.
Петрова порозовела еще больше и с явным смущением сказала маме Гале:
— Милая Галина Ивановна! Я не буду отсекать вам голову, чтобы убедиться в чудесных свойствах этого платочка! Он так идет вам самой, так к лицу! Впрочем, вам все к лицу! Единственное, что я у вас возьму в отдарку, — вот это! — Она подняла голову мамы Гали, несколько смущенной собственной выходкой, и крепко поцеловала ее в обе щеки, добавив: — Не поминайте меня лихом! Будете в Москве — знайте, что у вас есть искренние друзья.
— Отчего вы так поспешно уезжаете? — спросил папа Дима Петрова.
Тот показал на жену:
— С тех пор как она увидела мертвого Каулса, я ее не узнаю: плохо спит, заскучала, места себе не находит. Поедем до хаты — может быть, успокоится дома.
Когда они ушли, папа Дима сказал укоризненно маме Гале:
— Зачем ты с ней так, Галюша? Неловко получилось…
— Ну, оставь это! — сказала мама. — Она умная! И я вовсе не плохо отношусь к ней, поверь мне…
— Ах, Галя, Галя! — сказал папа Дима со вздохом и поглядел на маму Галю долгим взглядом.
— Ах, Дима, Дима! — сказала мама ему в ответ тем же самым тоном. — Вы, мужчины, часто думаете, что только вы наделены способностью что-то понимать и переживать, а нам, бедным, нужно только принимать все ваши переживания и размышления как нечто должное и обязательное! Как часто вы просто не думаете о своих близких, довольствуясь лишь тем, что они тут, у вас под боком.
Папа Дима озабоченно поглядел на маму. Лицо его тотчас же выразило обеспокоенность, смятение. Он подошел к ней близко-близко, и постоянным движением своим стал гладить брови мамы, успокаивая ее. Она досадливо мотнула головой, но смирилась и замолкла, закусив губы. Она не хотела ничего больше говорить при Игоре. А папа бережно подхватил ее на руки, неожиданно для нее и для себя! Мама не сопротивлялась, сказав только удивленно:
— Смотрите-ка, чемпион по поднятию тяжестей выискался! Надорвешься, папа Дима!
А папа Дима ответил, немного задохнувшись:
— С тобой-то, люба, не надорвусь. Никогда! Мне легко с тобой…
Он сел рядом с нею.
А Игорь вышел в сад — хорошо, что опять нет между папой Димой и мамой Галей никаких недомолвок и что они друг друга понимают с полуслова. И хорошо, что они никогда не ссорятся!.. Ну, пусть побудут вдвоем! И хорошо, что Петровы уехали. Нет, правда!..
4
Аболинь приходит еще раз.
Тихо постучавшись, он открывает дверь, здоровается. Кинув взгляд на чемоданы, на неизбежный при сборах беспорядок в комнате, он вежливо говорит:
— Покидаете нас. Надеюсь, вам понравилось здесь.
Да, конечно, здесь хорошо! Вихровы надолго запомнят этот ласковый берег и тихий шум моря, и сосны на берегу, и добрых людей, что живут здесь. Но мама Галя тотчас же зябко передергивает плечами при воспоминании о происшедшем. Какой ужас! В тишину Взморья, как гром среди ясного неба, ворвался чужой, конечно, это чужой! И вот нет Яниса Каулса, садовника, доброго человека, чьи сильные руки хранили красоту родной земли.
Аболинь негромко говорит:
— Тишина. Покой… Это только так кажется. На самом деле это далеко не так. Нельзя доверять тишине. Нельзя слишком много радоваться и принимать в сердце каждого…
Он раскрывает свой портфель.
— Извините! Я должен еще раз поговорить с вашим сыном. Вы можете присутствовать. — Он вынимает из портфеля какую-то фотографию и показывает Игорю. — Тебе, Игорь, не знакомо это лицо?
Фотография темная, человека на ней почти не видно, лицо его неясно. Оно лишь снизу слегка освещено — спичкой или слабым фонариком. Широко раздутые ноздри, толстая нижняя губа, непомерно увеличенная черной тенью, тяжелый крупный подбородок — этого лица Игорь никогда не видал, но он колеблется, ответить ли так определенно? А что, если он обознается?.. В глазах его растерянность, он пожимает плечами.
Аболинь молча вытаскивает еще одну фотографию, сделанную так же. Это другой человек, другое лицо. Игорь уверен в этом. Но и это лицо незнакомо ему… Аболинь вынимает и показывает ему еще одну подобную фотографию и кладет их все рядом — одну к одной. Еще более растерявшийся Игорь переводит недоуменные глаза с одного лица на другое и не знает, что сказать. Аболинь негромко спрашивает — ни одна черточка в этих лицах не напоминает Игорю того, который с усиками? Игорь вглядывается в среднюю фотографию, если бы на этом лице были усики, он остановился бы на ней.
— Но у него нет же усиков! — говорит он.
Аболинь неприметно усмехается.
— Да, усиков тут нет! — подтверждает он, и в его голосе Игорю чудится какое-то удовлетворение. — Усиков нет! — повторяет он и над чем-то задумывается некоторое время. Потом он вынимает из того же портфеля мягкий карандаш и вдруг на средней фотографии уверенной рукой проводит над верхней губой сфотографированного человека две тонкие черточки, чуть наметив их. — Вот такие усики пошли бы ему? — спрашивает он, словно забавляясь.