Город Золотого Петушка
Шрифт:
— А меня отец пронес на башню на своих плечах, — сказал Андрис.
— Как так?
— Да мы с ним поспорили у входа, что наверх без передышки трудно подняться. А он сказал, что это чепуха. Вскинул на плечи и пошел.
— Без передыщки?
— Без.
Игорь взглянул на Каулса, на его широкие плечи, на сильные руки и только покачал головой. Каулс прищурил глаза и усмехнулся.
— По правде говоря, — сказал он, — не стоило этого делать. Я после этого три дня на ногах стоять не мог — только постоишь немного, и ноги начинают дрожать, как у больного. Последние ступеньки
— Помнишь, как смотритель кричал тебе: «Вы надорветесь! Это просто невежливо — не слушать меня»? — спросил Андрис.
Янис молча кивнул головой.
— Дядя Янис! А почему на соборе петух, а не крест?
Василий Михайлович обо всем рассказывал, а об этом не сказал.
Каулс сказал:
— Дело хитрое. Видишь ли, был Христос, а у него двенадцать апостолов. Ну, близких, что ли, друзей, учеников. Потом, когда Христа стали преследовать и он должен был скрываться, перешел, так сказать, на нелегальное положение, его выдал один из учеников. Иуда.
— Предатель, — сказал Андрис. — Как Янсонс!
Отец досадливо поморщился:
— Ну что за глупости ты говоришь, Андрис? Ну, когда Христа арестовали, то учеников стали допрашивать — кто он такой, кто его хорошо знает, кто с ним связан. И вот один из них, Петр, сказал, что он не знаком с Христом и что он видит его в первый раз, что он не работал вместе с ним, и все такое. Отмежевался от него. Его три раза вызывали на допрос. И он три раза категорически отказывался. Следователи уже решили, что с ним делать нечего. А тут запел петух. Дело уже было под утро, и Петру стало стыдно, что он изменил своему учителю, и он ушел и стал проповедовать то, что говорил Христос. Вот лютеране и сделали на своих храмах петуха, чтобы он не давал о Христе забывать. Понятно? Крест-то есть у каждого, а честь — нет.
— Спасибо, Ян Петрович, — сказал Игорь.
Каулс сказал Андрису:
— Ты свободен, сынок, можешь идти гулять. Не приходи слишком поздно.
Ребята вышли. Солнце клонилось к закату. По небу медленно плыли красные облака. Прохладный ветер веял откуда-то порывами. Шевелились верхушки лип, шелестя листвою под его напевами. Далекий гудок пронизал окрестность. В высоте пролетел самолет, точно красная стрекоза. Поток машин на шоссе ослабел, лишь одиночные машины, мягко шурша колесами, изредка проносились мимо. Дорога была погружена в синеву — тень от прибрежных перелесков скрыла ее от вечернего солнца, и так ярко светились рубиновые огни машин и светляками мелькали на дороге подфарники, включенные водителями…
— Ты у птенцов был? — спросил Игорь.
— За них можно не беспокоиться, — сказал Андрис весело, — Аля и Ляля находятся при них бессменно. Единственно, что им грозит, — это опасность умереть от обжорства. Их целый день кормили. Я уже остановил это дело — надо же бедным птенцам поспать, да и ласточкам некуда деваться! Смешно, и они, может быть, за все эти дни тоже первый раз поели по-настоящему: как ни прилетите добычей, у гнезда куча народу. Посидят-посидят на ветке, сами съедят, что принесли, и опять в лет.
— А Андрюшка? — спросил Игорь.
— Ничего.
— Не верю я ему, — сказал горячо Игорь.
— Ну, может быть, он не такой плохой, — возразил Андрис. — Хотя и мне он не нравится, но я не думаю, что со вторым птенцом он что-нибудь сделал. После того? Не может быть!..
Но плохо об Андрюшке думали не только Андрис с Игорем.
Едва подошли друзья к дому отдыха, как к Игорю подлетели неугомонные Аля и Ляля.
— Мы тебя ждали, — сказала Аля.
— Есть одно дело, — заявила Ляля.
— Мы решили, — сказала Аля.
— Пионеры решили, — поправила Ляля сестру.
— Что?
— Установить дежурство у гнезда. Не нравится нам Андрюшка, — он так жадно глядит на птенцов. Ну, честное слово, как кошка. Того и гляди, схватит когтями.
Андрис нахмурился и недовольно сказал:
— Девочки! Ну разве можно так, что вы на него так! Обидно же!
Но Аля и Ляля рассмеялись в один голос.
— Ой, Андрис! Совсем ему не обидно. Мы когда решили установить дежурство, то первую очередь дали ему. Он в самый солнцепек жарился у гнезда и не давал никому кормить птенчиков, у всех отбирал корм и давал птенцам сам все до последней крошки!
— Бедная Наташка вся обревелась, он ее не подпускал к гнезду. Она побежала к матери. Та явилась и сказала, что птенцы не Андрюшкины, а общественные, и что он не имеет права. Она подняла Наташку на руки, и та кормила птенцов, пока у мамы не заболели руки и она не сказала, что все это чепуха и ей некогда.
— Ну вот видите! — сказал Андрис.
— Но он такой неуравновешенный, — сказала Аля. — Возьмет и ночью утащит все гнездо к себе в постель.
— В общем, Игорь, на твою очередь приходятся самые поздние часы дежурства, с одиннадцати до полной темноты. Ты живешь ближе всех к гнезду. Так?
— Ну конечно, — ответил Игорь.
Успокоенные Аля и Ляля помчались домой, взметывая на бегу одинаковыми косичками.
9
Мягкий мох делает неслышными шаги и упруго подается под ногами, отчего походка приобретает какую-то невесомость и легкость. Ветви деревьев спускаются до самой земли, образуя зеленые шатры вокруг стволов. По высоченным соснам тянется вверх дикий виноград, десятками плетей он оплетает стволы сосен, цепляется за каждую шероховатость красной коры и лезет, лезет все выше и выше, густым покровом пальчатых листьев укрывая сосны, отчего кажутся они уже не соснами, а экзотическими пальмами. Интересно, выдержат ли побеги винограда, если по ним попробовать вскарабкаться на верх ствола?
Игорь примеряется, шаря в толще листвы руками, чтобы уцепиться за лиану потолще, и мысленно ободряет себя — ведь ствол высокий и если сорвешься, то дров будет немало! Но сосна вдруг говорит:
— Нечего и пытаться! Все равно ничего из этого не выйдет.
Вот тебе и раз! Игорь невольно опускает руки, готовые вцепиться в виноград, и несколько отступает от сосны.
— Я это утверждаю, — говорит сосна.
Игорь сует руки в карманы. Подумаешь, кому какое дело?
Но сосна, оказывается, имеет в виду совсем не Игоря и его намерения. Ее занимают другие материи, и она развивает свою мысль: