Город
Шрифт:
Он пал на колени, опустился книзу, жадно глотая крохи воздуха — в бушующей метели невозможно было даже полноценно вздохнуть. Ветра ласково, но тяжелой рукой, трепали его по загривку. Так он провёл одну минуту, а потом две. Его глаза начали слипаться, и он… Нет, не уснул. Пётр почувствовал внезапный грубый удар вбок. Он почувствовал его так, будто несколько секунд находился в какой-то маленькой коробке, и сам был маленьким, а кто-то большой с силой пнул по этой коробке и всё внутри завертелось и запрыгало, закувыркалось, и маленького испуганного Петра закружило в ней.
Коробка быстро завертелась
Он обнаружил себя у подножия какого-то склона, с которого его кто-то пихнул и по которому он скатился. Сам Пётр весь был облеплен снегом, плечо ныло, в колене стреляло, всюду, до чего бы он не дотронулся, он мог ощупать ушиб.
Лавина взглянул на руку, которая вытянула его из той коробки.
Это была левая, целая, со всеми пятью пальцами, рука.
* * *
— Около пятнадцати лет, но может быть даже больше, — закончил свой рассказ Павел.
— Вау, это много, — девушка удивилась, придвинулась ближе. — И тебе действительно нравилось этим заниматься?
— Не всегда, — музыкант позволил себе кислую улыбку. — Порой отец силой заставлял меня садиться за скрипку, что мне очень и очень не нравилось. В любом случае, это принесло мне прибыльную работу, хорошее место в Городе, талоны нередко посещают мой карман, плюс я вечно нахожусь в центре событий, работая в пабе. Там же я и познакомился с писателем Фёдором Абросимовым.
В воздухе повисла тишина, словно натянули невидимую струну, Павел постарался разрезать струну первым, что придёт ему в голову, но резанул слишком глубоко — он спросил:
— А ты чем занимаешься?
— А разве не видно? — Она посмотрела на него отчуждённо и с презрением, так, как десять минут назад смотрел Борис.
— Прости, — скрипач извинялся. — Просто ты задала мне тот же вопрос, я не хотел тебя обидеть.
— Пф, — прыснула Мария. — Тоже мне, сравнил, себя и меня. Музыкант, единственный музыкант в Городе, которого знает каждый второй, а то и каждый первый и… и какая-то шлюха из публичного дома. Хотя, — её взгляд изменился, не стал безжизненным или отчуждённым, а как-будто даже наоборот, заискрился чем-то незнакомым. — Я и не жалуюсь, мне, в отличии от других, нравится эта работа.
— Серьёзно? — Паша удивился. — И чем же?
— А чем тебе нравится твоя работа? Ты даришь людям радость, надежду на лучшее будущее, минуты драгоценного отдыха и шанс забыться. Мне кажется, что я дарю мужчинам всё то же самое: и отдых, и шанс забыться. Что в этом плохого?
Павел не ответил, думал, что провалился в раздумья, но на самом деле он утонул в её до ужаса красивых и чувственных карих глазах. За безжизненной каменной стеной скрывались отчётливые силуэты ласки и заботы, которые Мария хотела нести людям. Те самые чувства, которых она не получила в должной мере, знала по себе, что это такое — не иметь рядом человека, который вовремя одарит лаской, а потому так трепетно относилась к другим мужчинам. И этот трепет, эта забота, эти чувства Марии и её взгляд на то, что она делает и что привносит в мир, всё это пробудило в Паше что-то такое еле-еле уловимое, но такое близкое к сердцу, что от этого чувства ком подходил к горлу, а на глаза выступали слёзы.
И посмотрел он на неё совсем иначе. Это не торговка своим телом и уж точно не продавец воздуха, это девушка, которая забирает у мужчин тоску и ненависть, отнимает всё плохое и прячет в себя, подальше, подальше от всего остального мира. И кто знает, сколько таких, как она, опередили войны и остановили их в зачатке, ощутили будущие беды своим чутким сердцем и укрыли, нет, не мужчину, весь мир они укрыли своим поистрепавшимся, но всё ещё мягким крылом. А может и не весь мир, но хотя бы Город. Сколько в этом борделе было зарыто в землю, а точнее внутрь женщин, невзгод и депрессий, ссор и раздоров, которые могли перерасти в нечто намного-намного большее?
А Мария была одной из тех, кто останавливал их. И останавливала она всё самое плохое, всё самое ужасное, всю злость этого мира она останавливала не дубинкой, с оскалом выглядывающей из-за пояса патрульного, а своими карими глазами, насыщенными русыми волосами, которые волной спускались к плечам и ниже. А черты лица — не острые и не прямые, а имя самое что ни на есть подходящее, самое-самое наиподходящее. Мария.
— Ты плачешь? — Девушка удивилась, но как-то по привычному.
— Не-а, — утёр слёзы музыкант. — Радуюсь. Радуюсь, — он глубоко вздохнул. — Что есть такие люди, как ты, — и улыбнулся.
— А я, — она задорно подхватила его мысль. — Поражаюсь, что есть такие люди как ты!
— А чему здесь собственно поражаться? — Павел улыбнулся ещё шире.
— Ну как это так, — она улыбнулась в ответ. — Чему. Хотя бы тому, что все вокруг хотят бежать от Чернухи, отдалиться от неё как можно дальше, а ты, бедненький, сам туда лезешь. Эх, — она вздохнула. — Сдалась тебе эта Чернуха.
— Ещё как сдалась, — гордо заявил парень. — У меня там родители. Их осудили ни за что, отправили туда по воле этого гнусного Капитана.
— Пожалуйста, будь осторожнее с такими словами, — замялась Мария. — Хотя бы здесь, ладно?
— Ладно, — он повиновался.
— А по поводу осуждённых ты тоже очень даже интересно загнул. Не за что их осудили. А кого тут осудили за что-то? Может быть всех тех беженцев, которые пришли сюда, чтобы искать крова, а получили кирку в руки и поджопник до шахты? Может быть тех самых троих бедолаг, двоих из которых повесили, а третьего казнили на пару при тебе? Ага, думаешь, глашатай всё тебе объяснил? Этот… не буду говорить, — остановилась девушка.
— Нет, нет, что ты, продолжай, — поддержал её Паша. — Продолжай, пожалуйста.
— Ты помнишь за что их казнили? Девушку Дашу за растрату государственных средств, а она на самом деле работала поварихой, только в детском корпусе, в столовой для детей. Кто-то ошибся в расчётах, ей принесли мяса чуть больше чем положено. Она не сообщила об этом начальству, вверху стоящим людям, а просто добавила в суп, раздав дополнительные порции детям. А мужчина, Владимир, осквернил честное Капитанское имя. На самом деле он просто рассказал анекдот про Капитана, в лицо все смеялись, а вот за спиной шли докладывать наверх.