Город
Шрифт:
— А инженер? — Спросил музыкант. — Тот, у которого сожгли все бумаги и которого… того.
— Сказал, что… что слишком много людей на Чернодобывающей станции. Что часть из них можно было вернуть обратно и эффективно использовать на местах тех, кто болеет и пока что числится в больничных пунктах, чтоб работа, мол, не простаивала. Его спросили, каких это таких людей оттуда надо забрать, а он и сказал, что у него там знакомый оказался, по стечению обстоятельств, полезный такой и тоже инженер. Вот его и прихватили, — ссутулилась девушка, под тяжестью рассказанного. — А прошлый Капитан? Бывшего Капитана обвинили в растрате уже знакомых
Трудно было жителям Города смотреть на такой произвол, трудно было допускать, но труднее всего осознавать, что именно они и допускают этот произвол. Иногда смотреть на то, как бьют, больней того, если бы ты бил сам.
— Я думал, — отозвался Павел после недолгого молчания. — Их казнили за дело, но если это не так, если тут каждого могут казнить неизвестно за что, то я ещё больше переживаю за свою жизнь. Думаю, даже самые честные в Городе люди боятся кары, если кара бьёт их выборочно или вообще случайно.
— Ох, мальчик мой, — она посмотрела на него сочувствующими глазами. — Правосудие здесь нечто вроде лотереи, проигравших в эту лотерею ждёт Чернуха. Многие люди думают, что на Чернухе происходят настолько ужасные вещи, что лишь гомон Генератора спасает нас от всех этих душераздирающих криков, которые доносятся оттуда. Но они неправы. Правда в том, что она страшнее, — у Марии ком встал в горле. — Они даже представить себе не могут, как сильно они ошибаются.
— А откуда ты всё это знаешь? Про то, за что те люди были казнены, — поинтересовался музыкант, уточняя вопрос.
— Не можешь в это поверить? — Она усмехнулась. — Это абсолютно нормально. Никому не хочется в это верить. Есть надежные источники информации, Пашка, очень надёжные.
Она устало облокотилась на стол, вперив в пепельницу тоскливый взгляд. Они молчали некоторое время, но она вдруг сказала, не выдержав:
— И мать моя, она тоже была ни за что казнена. Её бы кто спас, — с её глаз ручьём покатились беззвучные слёзы. — Да никто уже не спасёт.
Павлу на душе вдруг стало так горько, что он не сумел спасти её мать. Так мерзко от самого себя и от своего бессилия, будто бы он сам был виновен в её смерти.
Буквально обезумев от желания помочь Марии, от желания прикрыть её от невзгод своим ветхим крылом, он сорвался с места и сел на колени у её ног, нежно обхватив её руку своими руками.
— Мария, — четко, сквозь всполохи любви в груди, проговорил он. — Ты самое прекрасное создание на свете, какое мне только удавалось встретить. Там, внизу, на первом этаже, я встретил девушку с чёрными волосами, её зовут Вероникой. Так вот, она и близко не стоит рядом с тобой, Мария!
— Конечно, — сквозь слёзы и неведомо откуда взявшуюся улыбку проговорила она. — Ника два публичных талона стоит, а я все три!
— Да я не об этом, — Павел зло махнул на неё рукой. Я о… — Три слова кувыркались у него во рту. Он взял её маленькую милую ручку покрепче и прижал к своей груди. — Я об этом, — сказал музыкант. Девушка почувствовала судорожное биение его сердца.
Три слова продолжали кувыркаться у него во рту, но сорваться с губ им уже было не дано, ведь эти губы сплелись с чужими в поцелуе.
В дверь постучали:
— Машка, открывай! Открывай, говорю, это я!
— Клиент, — девушка, отпрянув от лица Павла, выпрямилась и стрельнула в него глазами. — Тебя здесь не должно быть, не должны тебя здесь увидеть, шпиона этакого, давай полезай.
— Куда? Под кровать? — Обомлел Паша. — Ты сдурела? Не впускай его и всё.
— Машка, я долго ждать буду?! — Задолбили суровым кулачищем в хлипкую дверь.
— Судьбы людей судьбами людей, казни казнями, но мне тоже жить на что-то надо, — зло прошипела Мария. — Я же у тебя скрипку не отбираю! — Она встала со стула и пошла к двери, при этом угрожающе поглядывая на Павла и покрикивая: — Иду, иду, дорогой!
Скрипач заметался по комнате, пробежал по ней сумасшедшими глазами пять раз и не придумал ничего лучше, чем спрятаться за дверь, которую Мария вот-вот откроет. Он подбежал тихо, прильнул к стене, прижавшись по плотнее. Девушка неуловимо лёгкой походкой достигла двери, элегантно коснулась одними подушечками пальцев ручки, дёрнула её на себя и спрятала скрипача за дверью.
— Маш, ну заколебёшь ждать, ёлы-палы! — Взорвался добрым негодованием тучного телосложения мужчина, который был больше похож на медведя, одна лапа которого уже оказалась на ягодице Марии.
— Ну, знаешь, собраться надо, одеться, — промурлыкала она, склонив голову на бочок.
Павел продолжал прятаться и подсматривал в щёлку. Мужчина долго в дверях стоять не стал, положил девушке вторую руку туда же, куда и первую, подхватил её на руки и понёс к кровати.
Музыкант уловил момент, вынырнул из-за двери и скрылся в коридоре, попутно закрывая за собой дверь. Последнее, что он видел — необъятных размеров мужчину, который впивался зубами в шею девушки, а та уже начинала тихо постанывать. В шею, принадлежавшую той девушке, к которой Павел испытал такие чувства, которые никогда до этого ни к одной из представительниц противоположного пола не испытывал. И то ли он почувствовал ревность, то ли бессилие, что не может позволить ей такой уровень жизни, чтобы она не занималась этим.
В любом случае чувствовал он себя, стоя за дверью, из-за которой начинали доноситься всё более и более громкие вздохи и стоны, паршиво. Просто ужасно. И не знал он, чем притупить это чувство, которое лезвием ножа скребло по сердцу, беспрепятственно проникая прямо между рёбер.
Мария стонала. Павел плакал.
* * *
Эмиль стоял на коленях не в силах подняться. Метель завывала всё сильней и сильней, лупила нещадно по лицу и в грудь, беспорядочно меняла направление, дула то в одну, то в другую сторону. От неё невозможно было уклониться, невозможно было спрятаться. Оставалось только одно — бежать.
Эмиль из последних сил поднялся, рванул с места, проделав два шага, а затем его что-то с силой потянуло вниз. И потянуло так, что он не смог сопротивляться. Без сил он свалился в снег, оставляя на нём следы своего пребывания тут, которые сотрутся уже через несколько минут.
Он смотрел вокруг и под себя, искал причину, но под ним не расступался снег, как если бы он попал в очередную лавину, никто не бил его и не пытался задушить, никто в него не стрелял. Эмиель сам уже всё сделал. Эмиель сам добил себя.