Городской дождь (сборник)
Шрифт:
— Нельзя? — совсем безнадёжно просипел Нефёдов.
Докторенко подумал и сказал:
— Попытка не пытка. Айда!
В диспетчерской автобусной станции на скамейке согнулся щуплый солдатик. Сначала Нефёдов не обратил на него внимания, вообще не сразу заметил, не до того было. Сидевший за тремя телефонами диспетчер со впалыми щеками, с тоскливым лицом, выражавшим ярый протест против воскресного дежурства, любезно поздоровался с сержантом Докторенко за руку, справился о здоровье жены, пирожки которой ему, видно,
— Чем могу служить?
— Отправь человека до города, — сказал сержант Докторенко.
— О чём речь! — охотно воскликнул диспетчер, радуя Нефёдова.
— Побыстрее, — важно прибавил Докторенко.
— Не проблема!
— Распорядись.
— Сейчас позвоню в кассу, и принесут билет. Давайте деньги.
— Да у него нет их, денег-то, — совсем уже мрачно сказал сержант Докторенко, до сих пор как-то обходя эту тему, а теперь принявшись до конца растолковывать, что к чему.
Диспетчер неожиданно так громко присвистнул, что даже солдатик за спиной Нефёдова сложил газету и поднял голову. А диспетчер отрубил:
— Не может быть и речи.
— Речь будет! — угрожающе возразил Докторенко. — На то ты и человек, чтобы говорить.
— Смотря что.
— Отправь пострадавшего.
— Не могу.
— Что ж ему — пешком топать?
— Пусть топает. Пусть свои пиджаки не разбрасывает. Пиджаков не напасёшься. А если украли, то вы и ищите. Старайтесь. При чём тут я? Милиция не нашла, а я отвечай? Нет. Надо было в пиджачке гулять-то, — закончил он, повернувшись к Нефёдову.
Нефёдов сидел, прикрыв глаза, и проклинал себя за то, что не вспомнил о командировочной отметке дома или хотя бы в поезде.
— Послушайте, — начал он, не открывая глаз.
— Молчи.
Это хриплым баском сказал солдатик. Он подошёл к столу диспетчера и долго смотрел на него, сощурясь, как будто делился. Лицо у него было загорелое, юное и злое. Белый выгоревший хохолок тоже вызывающе торчал над головой. В руках он мял пилотку.
— Сидишь тут! Для чего сидишь, если отвечать боишься? Если ничего не можешь? А! Тебя агитировать!
Солдатик поднёс к диспетчеру довольно крепкий крестьянский кулак.
— Не надо! — испугался Нефёдов.
— Надо, — сказал солдатик. — Да я сам автобуса жду. Слушай, друг, брось их, вот тебе. — Солдатик опустил кулак и вытащил из кармана гимнастёрки блокнот, заменявший ему бумажник, разыскал между слипшимися страницами десятку и протянул Нефёдову. — Запиши адрес. Потом пришлёшь.
Диспетчер услужливо подсунул Нефёдову лист бумаги и карандаш, но тут вмешался сержант Докторенко, налившийся до краёв густым красным цветом.
— Нет уж! Бери карандаш и сам пиши! Пиши, что я скажу. Ясно? Я тобой займусь, твоей службой. Я… Я… Ясно? — прозаикался он наконец. — Пиши!
— Что писать? — спросил диспетчер, пододвинув к себе лист с карандашом.
— Справка! — во всю мощь своего звонкого голоса властно продиктовал сержант и заходил по комнате, скрипя то ли пыльными сапогами, то ли жидкими
Нефёдов напомнил.
— В том, что, приехав в Ливны… Может, вы всё же потеряли? Забыли где? Да нет, конечно, свистнули! Стыд, позор-то какой! Ай-яй-яй! — восклицал, словно диктуя, сержант Докторенко. — Это не пиши.
— Ливны? — уныло спросил диспетчер.
— Ливны ставь… У него украли пиджак с документами и деньги. Написал?
— О чём речь, — сказал диспетчер ещё унылей.
Он написал и ждал, а сержант Докторенко ещё поскрипел сапогами и половицами.
— Дальше?
— Дай подумать… Дана для бесплатного следования в автобусе. Ясно и понятно. Моя подпись действительна?
— Нет, — злорадно сказал диспетчер.
— Ставь свою.
Диспетчер медлил.
— Ну, давай, давай, обе… По соседству. Не подерёмся.
Оба подписались. Солдатик подмигнул Нефёдову, и
Нефёдов первый раз за сегодня улыбнулся.
— Печать! — скомандовал сержант.
И тут диспетчер прямо возликовал:
— А печати-то у меня и нет!
Нефёдов заволновался и хотел подсказать, что печать есть в райвоенкомате, и ещё больше заволновался, подумав, что рыжий военком дядя Костя, наверно, давно наигрался сам с собой в шахматы и ушёл разговаривать с женой.
— А что у тебя есть? — растерянно спросил диспетчера Докторенко.
— Штампик.
— Штампуй. Сойдёт.
Диспетчер взял со стола прямоугольный штампик и увековечил на справке родное название «Ливны».
Нефёдов всем пожал руки, понадёжней спрятал справку в карман и спросил, когда автобус. Было ещё полчаса в запасе. На улице Нефёдов набрался храбрости и в присутствии сержанта попросил у солдатика взаймы десятку, чтобы поесть самому, а главное — угостить их.
Они сели в гостиничной столовой, закусили и выпили раз и другой за всё хорошее. С трудом уложились в десятку. Смущённо и осторожно поднимая рюмку, сержант сказал непонятную для косившихся на него из-за других столов фразу:
— Баб с курями сажать в автобус можно… А это нельзя. Я им займусь.
— В отпуск приезжал? — спросил Нефёдов солдатика, перейдя на «ты».
— Маму схоронил, — сказал солдатик, уперевшись глазами в стол, и стало понятно, отчего у него такой хриплый голос. Может, проплакал его до хрипоты.
Напоследок помянули незнакомую им женщину, мать солдата, и сержант Докторенко пошёл провожать солдатика и Нефёдова к автобусу, зазывая их в гости. В другой раз. У него жена пирожки печёт… В автобусе он вслух прочитал справку шофёру, наказав, чтобы всё было в порядке, и, едва тронулись, пассажиры стали расспрашивать Нефёдова о происшествии, а он почему-то рассказывал обо всём весело, и автобус смеялся, и все стали вспоминать смешные случаи с кражами и пропажами, а женщины крестьянского вида, в белых косынках по случаю воскресенья, развязывали узелки, рылись в корзинках, угощали Нефёдова и солдатика, и они не успевали отказываться от яблок, яиц и пирогов.