Городской пейзаж

Семенов Георгий Витальевич

Машина остановилась в темноте улицы, и стало слышно торопливое потрескивание капель по кузову. Над капотом горячего двигателя вяло поднимался пар. Шофер смотрел на пассажирку, и видно было, что ему не хотелось расставаться с ней: он любил возить красивых одиноких женщин и всегда охотно останавливался, если замечал взмах женской руки, а на мужчин обращал мало внимания, сажая их только ради плана. «Культурка — дело выгодное, — признавался он Ра в дороге, исповедуясь ей. — За культуру платят. Я, например, на работу иду, я и рубля не беру из дома. На обед всегда заработаю. Домой несу, а из дома

нет», — говорил он, зная, чем покорить современную женщину.

И у Ра возникло было желание пригласить его на чашку чая, но здравый смысл победил, и она пошла домой одна, а шофер повел свою машину в аэропорт: рейс этот был выгоден ему.

Через неделю нежданно приехала с утренним поездом Пуша, одетая в трехцветное, как французский флаг, шелковое платье с диагональным расположением широких полос. Она была хорошо причесана, волосы ее блестели, переливаясь в солнечных лучах свежего утра. Винтовое движение вокруг полнеющего тела синих, красных и белых полос как бы взвинчивало и возбуждало Пушу, на лице которой то и дело тоже взвихривались, взвеивались и гасли улыбки. Глаза ее на солнце светлели, как у кошечки, то загорались бодрым злым огнем, то темнели в ласковом прищуре. Над верхней губой и над бровями в мельчайших, невидимых волосиках накапливались, как блестки слюды в разломе камня, бисеринки пота, от нее пахло мочалкой и стойкими французскими духами, которыми она заглушала все запахи солнечного утра, явившегося после дождливых дней в блеске прозрачных луж и сияющей зелени.

С ней приехал младший сын, толстый мальчик в коротких штанишках. Он внимательно и заискивающе смотрел на взрослых, на бабушку, на Раю, на Феденьку, дожидаясь с нетерпением той минуты, когда можно будет все рассказать о себе. Нетерпение было так заметно, что Пуша гнала его от себя, но он не уходил, ворочая голубыми белками глаз, извиваясь толстым, гибким телом, закручивая ногу за ногу, запрокидывая голову и явно выказывая свое упрямое желание остаться со взрослыми. Глаза его блестели любопытством и смущением, толстые ноги в бурых корочках ссадин косолапо топтались, руки тянулись к материнской руке, коротко стриженная голова тыкалась в Пушин живот, — справиться с ним было невозможно.

И когда Феденька спросил его, чтобы как-то развлечь племянника:

— Ну что, Борис Борисович, в школу-то хочется? — тот ответил:

— Нет.

— Почему же так определенно?

— А потому что мне только шесть лет…

— Очень странно! Всем мальчикам в этом возрасте — шесть лет! — очень хочется в школу… А тебе вдруг не хочется.

— А мне мальчиком не хочется быть, — с азартным вызовом выговорил маленький Боря и изогнулся перед дядькой вопросительным знаком, тараща белки глаз. — Мальчиком быть плохо…

— Это почему же?

— А потому! Потому что девочек все любят, а мальчиков нет. Потому что, — говорил он, вытянув шею и вперившись в дядьку, — девочкам не надо зарабатывать деньги, а мальчикам надо.

— Что ж, ты, значит, работать не хочешь?

— Почему? Я хочу… я буду шофером на такси работать, — спокойно, как о решенном деле, сказал малыш.

Розовая Пуша всплеснула руками:

— Новенькое дельце! Мальчиком он не хочет быть!

— Да! — сказал

сын с мстительным оскалом крупных зубов.

— Он у нас разочаровался, — со смехом добавила Пуша. — Ему изменила девочка. Тоже мне, Ромео!

— Да! — опять воскликнул маленький Боря. — А у меня теперь три девочки сразу. Если одна изменит, останется две. А если две изменят, то все равно одна останется…

— Вот-вот, одно только на уме, — разглядывая сына как недоразумение, как нечто очень родное, но неприятное, словно прыщ у себя на носу, сказала Пуша и подтолкнула его к двери терраски. — Иди гуляй, надоел ты мне со своими девчонками. И это в шесть-то лет? Что же с ним дальше будет?

Боря ушел, освободившись от мучительных раздумий, и долго стоял на тропинке около лужи, не зная, что ему делать и чем себя занять. Муха, виляя хвостиком, мела им землю, но играть с мальчиком не хотела.

Ра, зардевшись, пошла кормить плачущих детей, а потом весь день ждала от Пуши вопросов, предполагая, что та знает о вечеринке у Сани, что ей обо всем рассказал Борис, и вела себя осторожно, потчуя гостью дачной овсянкой, молочной лапшой, угощая белым хлебом местной выпечки, который был еще теплый, когда Феденька принес его из магазина, — ноздреватый кирпич с румяной, как у белого гриба, вздувшейся коркой. Пуша мазала на большой ломоть масло и ела, смакуя, как лакомство.

Ра ждала, когда Пуша соберется домой, но на улице смерклось, а потом и потемнело, они вдоволь нагулялись, напились вечернего чаю, и только тогда Пуша сказала, что она останется ночевать. Это было еще одной неожиданностью: Ра поймала взгляд мужа, тот все понял и радостно, как только мог, сказал:

— Ну и прекрасно! Завтра пойдем с утра за грибами. Чернушки пошли.

Поздно вечером, когда дети уснули, когда кое-как соорудили на полу спальное место для Пуши, наотрез отказавшейся спать на кровати, которую ей предлагали Ра с Феденькой, все, кроме Нины Николаевны, пошли гулять перед сном.

— Феденька, — сказала вдруг Пуша. — Посиди-ка ты лучше дома. Мы одни погуляем. Не бойся, не украдут.

Земля зашаталась у Ра под ногами, когда она услышала это, а муж ее, ничего не подозревая, пожал плечами и вернулся домой, вызвав в ней злость, словно он предал ее в тяжелую минуту.

— Что-нибудь случилось? — ласково спросила она у Пуши, когда они остались вдвоем.

Но Пуша не ответила на это и сказала:

— Ты не знаешь Бориса. Поплакаться захотелось, а кому поплачешься, кроме тебя? Феденьке? Он его пристяжная. Вот говорят, что если женщине нужна подруга, значит, в семье трещина. Ты заметила, у меня нет подруг? Есть Борькины друзья, знакомые, а больше никого нет… Вчера поругались, я и приехала.

Ра с облегчением вздохнула и с очень искренней благодарностью сказала:

— Спасибо, я бы очень хотела тебе помочь, но что я могу? Ты говори мне… Я буду слушать, а тебе будет легче на душе. Может, и я тебе что-нибудь расскажу. Я еще девчонкой была, ко мне приходили мои подружки и рассказывали о себе. Я, как приемник, настраиваюсь на волну, и людям почему-то становится легче… Ты мне можешь все рассказывать, не бойся… я никому не скажу. Если бы ты меня хорошенько знала, ты бы мне обязательно поверила.