Горячая купель
Шрифт:
Хороши, комфортабельны многоэтажные дома в большом городе: с электрическим светом, с водопроводом, с ванной, с канализацией и прочими удобствами. Но хороши они только до тех пор, пока безотказно действуют все нити, связывающие их в единое целое.
А как жалки и мертвы такие громады, когда порваны питающие их нити! Нет света, нет воды, не работает канализация. И совсем уж страшными инвалидами выглядят они с разбитыми окнами, продырявленными крышами, сбитыми трубами, изувеченными перилами на
Но солдат может жить всюду, в любых условиях приспособится. Чуплаковы откуда-то принесли четыре котелка воды. На столе затеплился неяркий огонек сальной плошки. Выбитое окно затянули плащ-палаткой. Осколков разбитого зеркала хватило на весь взвод, чтобы каждый брился перед своим.
Солдаты мылись, чистили оружие и одежду. Оспин пытался разбудить Батова — не удалось. Взводный что-то бормотал сквозь сон, отмахивался руками и спал, спал... Оспин накрыл его шинелью, которую тащил из окопа вместе со своей.
Принесли ужин. Снова пытались разбудить взводного. В комнату влетел Грохотало.
— Где Батов? — спросил он громко и, увидев на кушетке спящего, ухватил его за плечо, начал трясти.
— Не трожь ты его, товарищ командир, — посоветовал Крысанов, — устал шибко, да и раненый он.
— Как? Ранен?
Грохотало сдернул со спящего шинель, ощупал его.
У бедра рука угодила в липкую сырость.
— А ну, свет сюда дайте!
Милый-Мой поднял со стола плошку, осветил кушетку. На ней расплылось темное пятно.
— Подшибли, значит, — заключил Грохотало. Посмотрел на запачканную руку. Завернул гимнастерку на спящем. — И не перевязан... Так какого же черта вы смотрите! — крикнул он, обращаясь ко всем.
— Да говорили, говорили мы ему, — затараторил Боже-Мой. — Ничего, говорит, не больно. Высплюсь, говорит, и все пройдет.
— Пройде-ет! — уже одному ему сказал Грохотало. — Пройдет! А ты первый день на фронте, что ли? Не знаешь, к чему это может привести? — Он осторожно накрыл Батова и быстро вышел из комнаты.
Скоро появилась Зиночка Белоногова со своей санитарной сумкой. Она сбросила с Батова шинель, скомандовала:
— Мальчики! Быстро — воды! Стол подвиньте сюда. Свет — на край... Та-ак.
Солдаты повиновались ей во всем.
Зина сняла с Батова поясной ремень с пистолетом, завернула гимнастерку на грудь. Потянула заправленную в брюки нательную рубаху — спиной прижата к кушетке.
— Ну проснись, проснись, милый! Чего это ты разоспался? — толкала она Батова в плечо.
Тот открыл глаза. Удивленно посмотрел на Зину. Попытался подняться. Она удержала рукой, приказала:
— Лежать!
— Это еще что за операция? — возмутился Батов. — Без разрешения спящего!
— Спокойно, миленький, спокойно! Нервы беречь надо.
— Может, еще штаны снять прикажете? — уже без злости, полушутя спросил Батов.
— Обязательно прикажу. А как же мы перевязываться будем?
Батов усмехнулся и хотел отвести руку Зины, гладившую его по груди.
— Что за глупости! — строго прикрикнула Зина. — Я — медсестра, ты — раненый... Служба, дорогой, — добавила она, и в голосе послышались теплые, материнские нотки, хотя она была старше Батова всего на два-три года.
— Я вовсе не нуждаюсь в этой службе.
— Опять глупости. Рану надо обработать, перевязать. Тогда все скоро заживет... Мальчики, — спохватилась она. — Ах, вот и вода! Поставьте на стол и все — марш отсюда. Ваш командир какой-то ненормальный. С головы придется начинать лечить.
Солдаты вышли. Зина тоже выскочила на минутку и вернулась, неся огромную фиолетовую вазу с отбитой ножкой.
— Ничего лучшего не нашла, — виновато сказала она, — придется обмыть над этой посудиной.
— Не надо, Зина, — взмолился Батов. — Лучше я сам.
— Глупышка, — засмеялась она, — что же ты сам сделаешь?
— Сам, — жестко подтвердил Батов.
— Перестань дурить! — Зина свела черные тонкие брови у переносицы и уставилась открытыми черными глазами на привередливого пациента. — Слышишь, перестань! В конце концов — я замужняя женщина. Позавчера мы с Леней Сорокиным поженились. Понятно? И нечего тебе девочку из себя строить!
Она расстегнула пуговицы, сдвинула брюки, обнажив рану на бедре. Батов отвернулся к стенке. Он больше не сопротивлялся.
— Вот так, славненький, так. Сейчас обмоем, обработаем... Гимнастерочку придется сменить, брюки — тоже. Эти чинить надо, — ворковала Зина. — Смотри, нарушен не только кожный покров, но и мышцы повреждены. Надо бы спокойно полежать недельку... Хоть бы денька три. Придется направить тебя в санроту.
— Никуда я не пойду.
— Хорошо, хорошо — никуда не пойдешь. Только не вздумай отлынивать от перевязки. Инфекция в таких случаях на девяносто процентов обеспечена. Только недогляди. Может быть, уже есть.
Широким бинтом Зина накладывала повязку, приятно обжимая раненое место.
— Вот видишь, как все хорошо и просто, а ты упрямился. У нас так не делают. Нельзя. А теперь давай посмотрим, что на щеке... Здесь совсем хорошо, только кожа ободрана. Помажем и завязывать не будем: так скорей засохнет... У-у, милый, а седые волосинки на висках сегодня появились, да?
— Не знаю. Раньше, кажется, не было. На моих висках не очень заметно. А у вас... давно?
— Ой, да я ведь уж старенькая... Давно. Еще на Висле. Черная я, вот их и видно так сильно.