Горячее сердце
Шрифт:
— Непорядок, — сказали с завода. — А с нас за каждый час спрашивают…
За десять минут до девяти Григорьев и Паклин зашли в приемную Славина в областном управлении. Там уже ждал Ухов.
— Павел Иванович у себя? — спросил Федор, поздоровавшись.
— Сейчас будет, — ответил неприветливо Ухов и взглянул на них холодно. — Самостоятельные решения принимать научились?..
Григорьев и Паклин не успели ответить. В приемную быстро вошел Славин и остановился возле двери.
— Вы уже здесь, — не удивился. — Пойдемте.
И повернул
Через минуту оказались в кабинете начальника управления. Тот стоял за столом, внимательно вглядываясь в них, троих, остановившихся в пяти шагах от стола. Славин отошел к окну.
— Младший лейтенант Паклин! — назвал фамилию Юры начальник.
— Я.
— Вы, надеюсь, уже поняли, что допустили непростительное нарушение приказа Наркомата. Мне доложили, что вы хороший работник и вас хотели представить к правительственной награде. Но сегодня я вызвал вас, чтобы сказать в этом кабинете о другом: если с вашей стороны повторится еще такой же случай, вы будете переданы суду военного трибунала. Что это означает, вам объяснит ваш начальник. Я только предупредил вас, — подчеркнул он. Но этого ему показалось, видимо, мало, и он, не отпуская их взглядом, добавил, выговаривая слова с расстановкой: — И запомните: я не умею повторяться. Все свободны.
В своем кабинете Славин, опустившись на стул, жестом пригласил сесть всех. Долго молчали. Молчание нарушить должен был Славин. Он и заговорил:
— Иногда жалость, Паклин, граничит с преступлением. — Слова он выговаривал непривычно медленно. — Сегодня уважение к людям и забота о них имеют другое измерение. Ты задержал вагон с трубами на сорок минут. Значит, минометы запоздают к месту своего назначения, на фронт, на столько же. За это время враг приблизится к Москве еще на сорок метров… Это очень много, Паклин. Эти метры — на твоей совести. Нельзя чекисту чувствовать себя так далеко от передовой. Нельзя!
5
Первая военная зима обрушилась вьюжными снегопадами. Снегоочистители уходили на перегоны не по одному разу в сутки, кое-как справлялись с заносами, особенно на хребте. В выемках они едва пробивались при двойной тяге.
На сортировочной станции со множеством путей, забитых вагонами, снегоборьба принимала характер сражения, в котором круглосуточно участвовали тысячи людей: служащие всех железнодорожных учреждений, домохозяйки, школьники. Нужно было не только очистить пути и обиходить сотни стрелочных переводов, но и вывезти снег. Платформы со снегом освобождали на ближайших перегонах. И хоть выталкивали их со станции недалеко, всего на два-три километра, но их было так много, что общее движение неизбежно задерживалось. Замедлялось и формирование поездов, потому что снежные составы занимали пути, которых и так-то не хватало.
В декабре, как раз в самое напряженное время, Федора Григорьева ночью вызвали в областное управление в связи с чрезвычайным происшествием.
Примерно полтора месяца назад из Соединенных Штатов Америки через Владивосток по железной дороге был отправлен на один оборонный объект Прикамья шестнадцатитонный пресс-молот. С его монтажом и пуском в работу
— На всех крупных станциях от Приморья до Свердловска, где поезд с американским оборудованием имея остановки, платформы с валом не обнаружено. Свердловск-Сортировочный — последний пункт, где вал мог быть потерян, — заканчивал разговор Славин. — На поиск вала должен быть мобилизован весь аппарат станции, контроль за выполнением этой задачи возлагается на вас. В вашем распоряжении сутки.
— Я понимаю всю важность задания, Павел Иванович, — ответил Федор и, набравшись решимости, сказал: — Но боюсь, что за столь короткий срок задача невыполнима.
— Невыполнимых задач нет, — отрезал Славин.
— Я говорю о времени.
— У вас в распоряжении двадцать четыре часа, товарищ Григорьев, — повторил Славин. — И несколько минут вы уже потратили впустую.
Федор вышел из управления оглушенный. Ночь хлестнула ему в лицо резким ветром с колкой снежной крупой. Он машинально взглянул на часы. Было начало третьего.
В три часа добрался до Сортировки. Позвонил Николаю Семеновичу Иванченко — тот опять коротал ночь в своем кабинете. Встретились, Федор вкратце пересказал разговор в управлении.
— Давайте думать вместе, — закончил невесело.
— Скопившиеся вагоны месяц проверять… За сутки нам ничего не сделать, если мы на это дело бросим даже роту солдат, — обреченно оценил он задачу. — Пойдем-ка…
Минут через десять он привел Федора в небольшую конторку неподалеку от станционного здания, в которой у телефона дремала пожилая женщина.
— Где у нас натурки хранятся? — спросил Иванченко. — Заглянуть надо.
— А там, в кладовой, — махнула она, показывая за спину. — Вот ключ.
Иванченко взял ключ и молча пошел из кабинета. Федор, плохо понимая его намерение, направился следом. В большой нетопленой комнате, в которой они оказались, лежали мешки, занимая большую часть места, уложенные в ряды почти до потолка.
— Вот в этих мешках, — показал на огромный штабель Иванченко, — лежат бумажки, мы называем их натурками: это все вагоны, которые прошли через нашу Сортировку.
— Сколько же их тут? — спросил Федор, подавленный видом этой горы.
— Не знаю… За месяц, наверное, и будет в аккурат. Остальные, постарее, в сарае. А сколько тут, можешь прикинуть, если сумеешь. Начнем с того, что мы пропускаем в сутки не меньше ста двадцати воинских поездов, не считая остальных. Раз, — он загнул палец. — Если сейчас, вот в эту самую минуту, на станции находится одновременно порядка пяти тысяч вагонов, то прикиньте, сколько их могло пройти за месяц. Два. Вот и подумайте, как нам разгребаться в этом хозяйстве?! Вагоны-то только по натуркам и можно найти: когда прошли и куда.