Горячие деньги
Шрифт:
Ее последние слова прозвучали слишком уж душевно, и я понял, что это шутливое предупреждение – только маска, за которой скрывается такая же тревога и негодование, как у остальных. И в глазах Дебс, когда она уходила, я не заметил ни капли дружелюбия.
Они втроем сели в машину Фердинанда и уехали прочь. Я с сожалением смотрел им вслед в окно. Возвратиться к тем отношениям, которые были между нами в детстве, невозможно. И я перестал тешить себя иллюзиями. Я отошел от окна, сполоснул стакан Фердинанда и прошел в спальню посмотреть, что Сирена там натворила.
Белый пеньюар лежал на кровати. Я поднял его
Я осмотрел всю квартиру, распечатал несколько писем и прослушал записи автоответчика: кассета была пуста. Два дня назад я по телефону договорился с гостиницей в Кембридже, что они позаботятся о моей машине, которая останется у них на стоянке, пока я ее не заберу. Но я не мог оставлять ее там надолго. Я прикинул, что, если доеду на такси до железнодорожной станции в Эпсоме, можно будет добраться до Лондона поездом. Тогда утром я поеду на поезде в Кембридж, заберу свою машину, приеду домой, поставлю ее на место и вернусь в Лондон на той, что взял в прокате. Так будет даже безопаснее, учитывая, что Фердинанд, а через него и остальные, уже наверняка знают ее цвет, марку и номер. Я верну эту машину в прокат и возьму другую.
Зазвонил телефон. Я включил автоответчик и услышал знакомый голос, глубокий и чуть хрипловатый, который без обиняков перешел к делу.
– Как насчет прямо сейчас? – спросила она, – У нас есть час.
Я редко мог перед ней устоять. Да никогда и не пытался.
– Целый час – это здорово, – ответил я.– Я как раз думал о тебе.
– Хорошо, – сказала она. – До встречи.
Я выкинул из головы машины и стал думать о белом кружевном пеньюаре, гораздо более соблазнительном. Поставил на столик у дивана два высоких бокала и посмотрел на часы. Подумал, что Малкольм, наверное, еще не добрался до «Савоя». Но попытаться все же стоило, и я набрал его номер. Он против ожидания оказался на месте и сразу же поднял трубку.
– Я рад, что ты доехал благополучно, – сказал я. – Я ненадолго задержусь. На два или три часа. Держись, не падай духом.
– Твоя мать – болтливая стерва.
– Она спасла твою шкуру.
– Она назвала меня отъявленным старым распутником, который вырядился как кондитер пятого разряда.
Я представил, как он из-за этого сердится, и рассмеялся.
– Что ты будешь, кроме икры? – спросил Малкольм. – Я собираюсь заказать ужин.
– Фирменное блюдо шеф-повара.
– Не морочь мне голову! Ты такой же гадкий, как твоя мать!
Я развеселился окончательно. Положил трубку и снова включил автоответчик. Через двадцать минут раздался звонок в дверь.
– Привет, – сказала она, когда я провел ее внутрь. – Как скачки?
Я поцеловал ее.
– Пришел третьим.
– Неплохо.
Она была на десять или двенадцать лет меня старше, все еще стройная, с золотисто-каштановыми волосами, раскованная и общительная. Я достал из холодильника бутылку шампанского, которая, как всегда, была припасена для такого случая, откупорил
Она ахнула, заметив длинный почерневший кровоподтек на моем бедре:
– Ты упал с лошади?
– Нет, попал под машину.
– Как неосторожно!
Я задернул шторы в спальне, чтобы пригасить свет заходящего солнца и, раздевшись, лег рядом с ней в постель. Мы были любовниками уже давно и привыкли друг к другу. Мы оба философски относились к тому, что совокупление обычно доставляет одному партнеру больше удовольствия, чем другому, и редко стремились достичь пика наслаждения одновременно. На этот раз, как и в прошлый, ей повезло немного больше, чем мне, но я считал, что доставлять наслаждение так же приятно, как переживать самому.
– Тебе было хорошо со мной? – спросила она.
– Конечно.
– Сегодня не твой день.
– Это не получается по заказу. Если не мой, так твой. Как повезет.
– Все дело в темпе и угле наклона? – поддразнила она, повторив слова, что я когда-то сказал. – Кто первый идет в душ?
Она любила возвращаться домой чистой, признавая, что душ – всего лишь символ очищения. Я помылся, оделся и сел ждать ее в гостиной. Эта женщина была неотъемлемой частью моей жизни, необходимой для удовлетворения потребностей как тела, так и души, защита от одиночества. Я всегда с сожалением расставался с ней, зная, что она обязательно вернется, но сегодня почему-то сказал:
– Останься! – прекрасно зная, что остаться она не сможет.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего.
– Ты дрожишь.
– Предчувствие.
– Чего? – Она уже стояла у двери, готовая уйти.
– Что сегодня мы виделись в последний раз.
– Не говори глупостей, – сказала она. – Я вернусь. Она с благодарностью поцеловала меня, я ответил с тем же чувством. Она улыбнулась, посмотрела мне в глаза:
– Я вернусь.
Я открыл дверь, и она весело выпорхнула наружу. А я подумал, что предчувствие относилось ко мне, а не к ней.
Утром я перегнал машины, съездив из Лондона в Кембридж, потом в Эпсом и обратно в Лондон, на фирму по прокату автомобилей. Насколько я мог заметить, никто и нигде за мной не следил.
Когда я уезжал, Малкольм бушевал от неистового возмущения из-за того, что ни на один рейс до Парижа нельзя было достать билеты в первом классе на день перед Триумфальной Аркой.
– Полетим в туристическом, – сказал я. – Тут же всего полчаса.
Оказалось, что в туристическом классе тоже нет мест. Я оставил его рассерженным и хмурым, но когда вернулся, он уже успокоился. Оказалось, Малкольм зафрахтовал частный самолет.
Он сказал мне об этом позже, потому что, когда я вернулся в номер, отец как раз беседовал с Норманом Вестом, которого вызвал для текущего отчета. Сыщик все еще выглядел подозрительно болезненным, но сероватая смертельная бледность перешла в желтовато-коричневую. Старую пропыленную одежду сменил обычный темный костюм, а седые волосы, тщательно вымытые, казались почти белыми и были аккуратно причесаны.
Я пожал ему руку: влажная, как и в прошлый раз.
– Вам уже лучше, господин Вест? – спросил я.