Горячие деньги
Шрифт:
Днем на прогулке с собаками я напомнил Малкольму, что завтра у меня скачки в Челтенхеме, и поинтересовался, нет ли у него там каких-нибудь приятелей, с которыми он мог бы приятно провести время, пока я буду скакать.
– Мне хотелось бы снова посмотреть на скачки, – сказал Малкольм.
Я не переставал ему удивляться.
– А что, если снова соберется все семейство?
– Я еще раз одолжу халат у повара.
Не знаю, насколько разумным было такое решение, но Малкольм настоял на своем, и я постарался убедить себя, что на ипподроме с ним ничего не может случиться. И
Весь день я выискивал в толпе братьев, сестер, мать и других ведьм, но так никого и не увидел. День был холодный и ветреный, все вокруг подняли воротники и сутулились, стараясь сохранить тепло. Все были в шапках – фетровых, твидовых, шерстяных или меховых. Погода была в самый раз для любителей острых ощущений.
Парк Рэйлингз подарил мне великолепную скачку. Он пришел четвертым и устал гораздо меньше, чем его жокей, который почти неделю не садился в седло. Джордж и Джо были нами довольны. А Малкольм, который вместе с ними смотрел скачки с места внизу, у одного из препятствий, погрузился в задумчивость. Когда мы ехали домой, он сказал:
– Я не представлял, что вы скачете так быстро. Такая скорость, да еще и эти барьеры!
– Около тридцати миль в час.
– Я могу купить лошадь для стипль-чеза, если ты будешь на ней скакать.
– Лучше не надо. И так все думают, что я твой любимчик.
– Э-эх!
Мы проехали миль тридцать в сторону Беркшира и остановились поужинать и выпить по стаканчику в придорожном ресторане, который чем-то понравился Малкольму. Артур Белбрук должен был сегодня забрать собак на ночь к себе.
Мы ожидали, пока принесут ужин, и разговаривали о скачках. Вернее, Малкольм задавал вопросы, а я отвечал. Он живо интересовался мельчайшими подробностями. А я подумал, не пропадет ли этот интерес так же быстро, как разгорелся? Малкольм мог и не узнать, чего будет стоить его Крез в следующем году.
Мы не спеша поужинали, выпили кофе и вернулись домой, немного сонные от свежего воздуха и французского вина. Я остановил машину возле гаража.
– Пойду осмотрю дом, – сказал я безо всякого воодушевления.
– Может, не надо? Уже так поздно.
– Лучше все-таки схожу. Посигналь, если заметишь что-то неладное.
Он остался в машине, а я прошел в кухню и зажег свет. Дверь в гостиную была, как всегда, закрыта, чтобы собаки не забрались в дом, пока сидели здесь. Я вошел, открыл дверь и включил свет.
Остановился на пороге, внимательно оглядываясь по сторонам. В доме было тихо, но внезапно у меня перехватило дыхание и по спине поползли мурашки.
Двери в кабинет и в большую гостиную были приоткрыты не так, как я их оставлял! Дверь кабинета была почти совсем открыта, дверь в гостиную, наоборот, закрыта. А я каждый раз, когда мы уходили, оставлял их приоткрытыми под определенным углом.
Я лихорадочно вспоминал, не забыл ли я сегодня установить двери в нужном положении. Нет, я точно помнил, как открывал их, прежде чем уехать. Совершенно точно. Я как раз тогда положил свое седло и снаряжение возле кухонной двери и запер дверь своим ключом, оставив
Я никогда не считал себя трусом, но мне вдруг стало смертельно страшно идти дальше. Дом был таким большим, и в нем так много темных закоулков… Здесь было два подвала, и множество темных спален на втором этаже, с большими старинными шкафами, и кладовые с темными углами. Везде было полно разных шкафчиков и огромных пустых шифоньеров. За последние несколько дней я три или четыре раза обшаривал их все, но ни разу ночью, и ни разу не было признаков того, что здесь без нас кто-то побывал.
Я заставил себя пройти на несколько шагов в гостиную и прислушался. У меня не было никакого оружия. Я чувствовал себя голым и совершенно беззащитным. Сердце бешено колотилось. В доме было тихо.
Тяжелую парадную дверь, закрытую на старинный замок и заложенную засовом, как в крепости, никто не трогал. Я подошел к кабинету, протянул внутрь руку, включил свет и резко толкнул дверь.
В кабинете никого не было. Кабинет был таким, каким Малкольм оставил его утром. Темнота за окнами, казалось, таила какую-то угрозу. Вздохнув поглубже, я повторил процедуру в большой гостиной. Но и там задвижки на французских окнах были на месте. Потом я точно так же обследовал столовую, гардероб на первом этаже, после чего двинулся в проход под лестницей, ведущий в большую комнату, в которой мы играли, когда были маленькими, а потом ее переоборудовали в бильярдную. Я никак не мог унять дрожь.
Дверь была закрыта. Уговаривая себя поторапливаться, я повернул ручку двери, включил свет и раскрыл дверь нараспашку.
Там тоже никого не оказалось. Но успокаиваться было рано, мне предстояло осмотреть еще пол-дома. Я проверил кладовую напротив, где обычно хранились садовые инструменты, и дверь в конце коридора, которая вела в сад. Дверь была надежно заперта изнутри на засов. Я вернулся в гостиную и остановился у лестницы, вглядываясь в темноту второго этажа.
«Глупо так бояться! – уговаривал я себя. – Это же твой родной дом, дом, где ты вырос. Кто же боится собственного дома?»
И все же я боялся.
Я судорожно сглотнул. И пошел вверх по лестнице. В моей спальне никого не было. И в гардеробе тоже. Никого в пяти спальнях в мансарде, никого в роскошной лилово-розовой спальне Малкольма. В конце осмотра я был так же встревожен, как и в начале, а ведь я не заглядывал в подвалы и на чердак, и во множество других укромных уголков.
И под кровати я не заглядывал. Демоны могли скрываться где угодно, готовые с визгом наброситься на меня. Я сдался. Выключил весь свет на втором этаже и трусливо сбежал вниз по лестнице.
Как будто в насмешку надо мной, в доме стояла полная тишина.
Наверное, я просто трусливый дурак.
Оставив свет гореть в гостиной и на кухне, я вышел к Малкольму, который начал выбираться из машины, когда увидел меня. Я махнул ему рукой, чтобы садился обратно и скользнул на сиденье рядом с ним.
– В чем дело? – спросил отец.
– Может быть, в доме кто-то скрывается.
– С чего ты взял?
Я объяснил свой трюк с дверями.
– Ты выдумываешь, сам не зная что.