Горящая колесница

Миябэ Миюки

— Это недалеко отсюда, на такси минут пятнадцать.

Под проливным дождём Хомму привезли в настоящую усадьбу с парком, в котором целиком мог уместиться дворик их муниципального дома в Мидзумото. Хомма решил подождать Курату на улице, за воротами. Тот возражать не стал.

Забор из кипарисовика намок под дождём и теперь казался блестящим. Хомма заметил, что черепичный навес над парадными воротами был украшен соломенными жгутами. Такие обычно вешают на домашние божницы по случаю новогодних праздников.

Новый год давно

уже прошёл, странно… Может, это у них талисман такой? К украшению из соломы была прикреплена бумажка с надписью: «Улыбающиеся врата».

Через пять минут Курата вернулся, держа в руках какой-то листок. В другой руке у него был зонтик. Когда ворота открылись, Хомма увидел, что во дворе, на дорожке, усыпанной белой щебёнкой, одиноко стоит красный трёхколёсный велосипед, принадлежащий, скорее всего, дочери хозяина.

— Вот, — сказал Курата, передавая Хомме адрес и зонтик, — у вас ведь нет зонта, так что возьмите. Если в Токио везти не захотите, оставите где-нибудь на станции.

Поблагодарив за адрес и за зонт, Хомма поинтересовался насчёт соломенного жгута над входом.

— А, это местная традиция, — ответил парень, — это соломенные жгуты у нас можно увидеть круглый год, и работе тоже висит, с девизом: «Пусть тысяча гостей приходит десять тысяч раз».

— Эта традиция, наверное, как-то связана с культом божества храма Исэ?

— Да, наверное, вы правы, — закивал Курата и слегка нахмурился. — Помню, Кёко тоже удивлялась. Говорила что это хорошая традиция, «Божеская». Она была на удивление суеверной. Когда нужно было в стенку гвоздь забить, она обязательно произносила какое-то заклинание, что-то вроде: «Уж простите меня, если я выбрала несчастливое место».

Впервые молодой человек говорил о Кёко с нежностью, как о женщине, на которой он был женат, пусть и недолго.

Даже талисман не смог уберечь её от бандитов, выколачивающих долги. Никто не смог.

— Как вам кажется, Кёко-сан могла хорошо знать префектуру Яманаси? Извините за такой странный вопрос.

Прикрываясь рукой от дождя, Курата задумался:

— Не представляю себе… Вы спрашиваете, ездила ли она когда-нибудь туда или живут ли там её друзья?

— Да.

— Нет, кажется, она ничего такого не рассказывала. По крайней мере, я не помню.

— Большое спасибо.

— Мы с ней вместе были только на Кюсю. Разве что ещё по выходным иногда выезжали в Нэму, поиграть в гольф. Наша совместная жизнь продлилась всего три месяца, так что куда уж там…

Действительно, слишком мало времени они провели вместе.

— Кёко ведь родом из Фукусимы, — продолжал Курата, на которого, видимо, нахлынули воспоминания, — ничего, кроме просторов Тихого океана, она никогда в жизни не видела. Когда я однажды отвёз её к заливу Аго, она очень удивлялась, что море может быть, как озеро, тихим и спокойным. Я ей объяснил, что только в тихих местах можно разводить жемчуг. А она улыбнулась и ответила, что, наверное, не зря.

Это, по-моему, было до свадьбы. Мы тогда ещё заказали ей ожерелье. Её тогда всё приводило в восторг.

Парень словно боялся, что его перебьют, и говорил очень быстро. Возможно, он хотел выговориться и таким образом поскорее забыть прошлое, неожиданно напомнившее о себе.

— Мы остановились в гостинице, в Касикодзима. Только вот с погодой не повезло: день выдался пасмурный, и закат над заливом Аго мы так и не увидели. Я сказал Кёко, что мы ещё не раз сможем сюда приехать. Мы отдыхали в своём номере, а потом вдруг в два часа ночи вижу: Кёко не спит, стоит у окна. Я её окликнул, а она говорит: «Красиво, луна выглянула».

Курата устремил взор в небо, словно пытаясь снова увидеть тот же самый пейзаж.

— Тучи рассеялись, и на небе сиял месяц. Я, конечно, посмотрел наверх, а вот Кёко смотрела вниз, на золотую дорожку в тёмной воде: «Смотри, месяц упал в море. Он растворится, и будет жемчуг». Словно маленькая девочка. Вид у неё был такой, будто она вот-вот расплачется. Я думал, что это из-за избытка чувств, но, может быть, я ошибался. Может быть, она предчувствовала, что ожидало нас после свадьбы.

«Вряд ли», — подумал Хомма. Тогда Кёко была по-настоящему счастлива. Гнетущие мысли оставили её. Плакала она от счастья.

Но чувства Кураты тоже можно было понять. И не Хомме упрекать молодого человека за то, что он пытается придать смысл каждому несущественному эпизоду, хоть как-то смягчить чувство вины за то, что не смог уберечь свою любимую.

Уверовав в то, что Кёко сама сомневалась в их будущем, парень пытается смириться с тем, что произошло. Он хочет убедить себя в том, что это была судьба, что им с Кёко суждено было расстаться, что он не мог ничего изменить.

Пусть он так и считает. Кто же хочет знать, что ему не посчастливилось?

Только вот брошенная им Кёко Синдзё не считала, что её сделал несчастной злой рок.

— Я действительно любил Кёко. Могу вам поклясться. — Сказав это, Курата, видно, успокоился и замолчал.

Хомме незачем больше было задерживаться, поэтому он коротко попрощался и повернулся, чтобы уходить. Открывая зонтик, он вдруг услышал за спиной голос:

— Всё в порядке, получается? — Дождь капал парню на лицо, и он беспрестанно моргал. — Я всё пытался вспомнить, откуда отец Кёко звонил ей в последний раз. Кажется, вспомнил!

Оказалось, что звонок был из Намидабаси.

Намидабаси. Так называют барачный микрорайон в Санъя, это в Токио.

— Там устраиваются на ночлег подёнщики со всего города.

— Да? — пробурчал Курата. — Наверное, это очень унылое место.

— Да. Вы правы.

— Так вот что такое Намидабаси… Потому Кёко и сказала, что ей стало больно, когда она услышала.

Когда Хомма в последний раз поклонился на прощание, ему показалось, что в глазах Кураты что-то блеснуло.