Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод)
Шрифт:
Минул почти месяц ожиданий, и она поднялась туда сама. Подъем дался тяжело, груз в чреве на каждом шагу напоминал о себе.
Однако с вершины открылся волнующий вид на равнины, которые простирались во все стороны словно до края света, а когда она посмотрела вниз, в долину, ей показалось, что она заглядывает в самое сердце земли.
Система тросов и блоков казалась с вершины утеса непрочной паутиной, и Сантэн содрогнулась при мысли о том, что надо ступить в брезентовое ведро и опуститься на дно амфитеатра. Внизу она видела муравьев-рабочих и груды земли, выброшенной
Она послала ему в ведре записку.
«Сэр, вы нашли что-нибудь?»
Ответ пришел через час.
«Мадам, терпение — одна из величайших добродетелей».
Сантэн поднялась на вершину в последний раз: ребенок рос, как огромная злокачественная опухоль. Шасу она вынашивала с радостью, но эта беременность принесла ей боль, неудобства и несчастье. Сантэн не находила спасения даже в привезенных с собой книгах, потому что ей трудно было сосредоточиться и дочитать страницу до конца.
Ее взор отрывался от печатных строк и переходил на ведущую к вершине тропу, как будто она надеялась увидеть приближающуюся к ней долговязую фигуру.
Лето близилось к убийственным дням ноября, и жара с каждым днем нарастала. Сантэн не могла спать. Обливаясь потом, она лежала ночами на койке, а на рассвете заставляла себя встать, усталая, измученная, одинокая. Она чересчур много ела — это было единственное лекарство от скуки долгих жарких дней. У нее выработалась страсть к почкам с пряностями, и Сварт Хендрик каждый день охотился, чтобы добыть свежие почки.
Живот стал огромным, ребенок рос. Когда Сантэн сидела, ей приходилось раздвигать колени, а он безжалостно трепыхался в ней, как большая рыба на удочке. Сантэн стонала:
— Лежи спокойно, маленькое чудовище! О, как я хочу поскорее от тебя избавиться!
И вот однажды днем, когда она уже почти отчаялась, с вершины спустился Твентимэн-Джонс. Сварт Хендрик увидел его на тропе и торопливо пришел в палатку Сантэн, чтобы предупредить, поэтому она успела встать с койки, сполоснуть потное лицо и сменить пропотевшую одежду.
Когда он вошел в ограду, она сидела за походным столом, пряча под ним свой большой живот, и не встала ему навстречу.
— Что ж, мадам, вот ваш отчет.
И он положил на стол толстую папку.
Она развязала шнурки и раскрыла ее. Внутри — страница за страницей чисел и формул, все написано аккуратным почерком педанта. Она даже слов таких раньше никогда не слышала. Сантэн медленно перелистывала страницы, а Твентимэн-Джонс печально наблюдал за ней. Один раз он покачал головой и как будто собрался заговорить, но вместо этого извлек из нагрудного кармана носовой платок и шумно высморкался.
Наконец она посмотрела на него.
— Простите, — прошептала она, — но я ничего не поняла. Объясните.
— Я буду краток, мадам. Я пробил сорок шесть разведывательных шурфов, каждый глубиной пятьдесят футов, и исследовал образцы, взятые через каждые шесть футов.
— Да, —
— Я нашел, что под всей принадлежащей вам территорией на средней глубине в тридцать пять футов проходит слой желтой почвы.
Сантэн почувствовала слабость и дурноту, у нее закружилась голова. Желтая почва — это звучало чрезвычайно зловеще. Твентимэн-Джонс замолчал и снова высморкался. Сантэн было совершенно ясно, что он не хочет произносить заключительные слова, которые убьют все ее надежды и мечты.
— Пожалуйста, продолжайте, — прошептала она.
— Под этим слоем мы наткнулись на… — он осекся, и вид у него сделался такой, словно ему было очень жаль Сантэн, — наткнулись на синюю почву.
Сантэн поднесла руки ко рту; ей показалось, что она упадет в обморок.
Синяя почва! На слух — еще хуже желтой. Ребенок в ней напрягся и забился, и отчаяние затопило ее, как поток губительной лавы.
«Все впустую», — подумала она и не стала слушать дальше.
— Это классическое образование в виде трубки, хотя оно и разламывает слои брекчии над ним, оставляя нетронутыми более твердые формирования голубого сланца.
— Значит, алмазов все-таки нет, — тихо сказала Сантэн, и он уставился на нее.
— Алмазов? Что ж, мадам, я получил в среднем двадцать шесть каратов из каждой сотни выгрузок.
— По-прежнему не понимаю, — недоуменно покачала она головой. — Что это значит, сэр? Что такое сотня выгрузок?
— Сотня выгрузок — это приблизительно восемьдесят тонн земли.
— А что значит двадцать шесть каратов?
— Мадам, копи Ягерсфонтейна дают примерно одиннадцать каратов на сотню выгрузок, даже у Весселтона добыча доходит лишь до шестнадцати каратов — а это две крупнейшие алмазодобывающие шахты в мире. Ваша собственность почти в два раза богаче.
— Значит, здесь все-таки есть алмазы?
Она смотрела на него, а он извлек из бокового кармана своего шерстяного пиджака множество маленьких коричневых конвертов, перевязанных веревкой, и положил на папку.
— Пожалуйста, не перепутайте их, миссис Кортни. Камни из каждого шурфа лежат в отдельном пакете, все они аккуратно надписаны и пронумерованы.
Пальцами, которые ей самой казались неловкими и распухшими, она развязала бечевку и открыла первый конверт. Высыпала содержимое на ладонь. Некоторые камни были не больше крупинки сахара, а один размером со спелую горошину.
— Алмазы? — переспросила она, надеясь услышать подтверждение.
— Да, мадам, и в среднем исключительно высокого качества.
Она недоуменно смотрела на горстку камней на ладони. Они казались мутными, маленькими и совершенно обыкновенными.
— Простите мне мою дерзость, мадам, и позвольте задать вам вопрос. Вы, конечно, можете не отвечать.
Она кивнула.
— Вы участница синдиката? У вас есть партнеры в этом предприятии?
Она отрицательно покачала головой.
— Вы хотите сказать, что вы единственная хозяйка и владелица всей этой собственности? Что вы открыли эту трубку и сделали заявки исключительно от своего лица?