Госпитальер и Снежный Король

Стальнов Илья Александрович

Туземцы вообще питали слабость к цифре двенадцать. От пирамиды расходились двенадцать лучей главных улиц. Заблудиться тут при всем желании было проблематично.

Здесь жило не более двадцати тысяч человек. Уютные, из бетона и дерева, аккуратные особняки всем своим видом воплощали представления о глубокой провинции. Два причудливых строения с изменяющейся геометрией, сделанные из нестабильного биокерамита - явно следствие контактов с Московией, дыхание современной цивилизации, смотрелись здесь инородными и абсолютно лишними.

Вантхолл просто

обязан был нравиться тем, кто решит посетить его. Спокойствие и умиротворенность обосновались здесь, как еще недавно казалось, на века. В нем приятно и неторопливо текла жизнь. Текла еще недавно...

Сегодня же город «замерз». Первое тело они увидели метров через сто – под раскидистым деревом на пластмассовом стуле, обхватив плечи руками, застыл дородный мужчина. Рядом с ним валялась банка пива.

Ну а дальше все стало гораздо хуже.

– Господи... Господи, - только и повторял госпитальер, чья душа тяжелела от сгущающегося с каждым шагом смрадного страха и давящего ощущения безысходности.

Одно дело раз за разом просматривать видеокадры, пусть даже сделанные с помощью самой совершенной стереоаппаратуры, дающей полной эффект присутствия, и совсем другое – видеть все своими глазами. И участвовать в страшном представлении.

Московитяне шли по «замерзшим» широким улицам, уютным скверам и паркам. И казалось, что все происходит в жутком сне...

Люди, люди, люди. Они были везде. Некоторые прилегли прямо на зеленый газон или на лавку. Другие «замерзли» в мобилях.

В сквере с яркими разноцветными цветами и широколиственными деревьями из пастей мраморных химер били вверх струи воды, и, прислонившись спиной к гранитной розетке с желтыми тюльпанами, застыли на траве парень с девушкой. Глаза их были закрыты. На щеках играл здоровый румянец. Они будто спали. Но это был не сон. Не было дыхания.

Тела... Тела. Тела... Сомов насмотрелся немало безжизненных тел за свою беспокойную жизнь. Он видел страшные эпидемии и войны, разбитые корабли и рухнувшие пассажирские платформы. Он должен был привыкнуть ко всему. Но все равно сейчас в его душе оживал первобытный ужас. Больше всего хотелось превратиться в испуганное животное, бежать, забиться в глубокую нору и дрожать, ощущая, как пулеметом стрекочет в груди сердце и туго бьет в висках кровь.

– Как думаешь, они живые?
– спросил Филатов, останавливаясь около пузатого торговца с длинной бородой, прикорнувшего на стуле рядом с контейнером с мороженым.

– Живые, - сдавленно произнес Сомов.

– Почему?

– Я специалист по живым. Я чувствую, в них есть жизнь.

Ужас, то прятавшийся в глубине сознания госпитальера, то пытавшийся подняться на поверхность, напоминал о себе постоянно и не давал потерять психологическую сцепку с окружающей действительностью. Да, именно это чувство придавало совершенно фантастическому ирреальному зрелищу реальность. Ужас бывает только там, где еще есть жизнь.

– Они спят? – спросил разведчик.

– Не знаю, - Сомов протянул мелко дрожащую руку

и коснулся руки мороженщика. Она была чуть теплее человеческого тела, и совершенно гладкая на ощупь. У госпитальера возникло ощущение, что его ладонь скользит не по коже человека, а по гладкому льду. И белоснежная куртка мороженщика была такой же на ощупь.

Этот простой жест вернул госпитальеру самообладание. Он профессионально собрался. В нем просыпался ученый, исследователь.

Вытащив мономолекулярный нож, с легкостью рассекающий сталь, Сомов провел лезвием по поверхности кожи. По идее, узкий кусочек кожи должен был опасть лепестком, и показаться капля крови. Но ничего не произошло. Так и должно было быть.

Сомов видел кадры, как в руках хирурга при попытке надрезать кожный покров «замерзшего» развалился виброскальпель, будто был сделан из стекла. «Замороженную» плоть никаким механическим воздействием не взять. Лазер, скальпель, вибронож - бесполезны. Мономолекулярный резак тоже бесполезен. Так же как и эфирный пробойник. Это могло означать одно - сама материя претерпела невероятные изменения и превратилось в нечто такое, чему не может дать описания современная наука.

– Пошли, хватит любоваться, - кивнул Филатов.

Они шагали по мертвому городу, как герои сказок по заколдованному замку. Шаги четко звучали в тишине, которую хотелось расколоть вдребезги криком или выстрелом. В ветхое полотно непрочной тревожной тишины аккуратно вплетались нити чужих, но отлично дополняющих ее звуков – стука сердец, отдаленного шороха падающей воды и дыхания ветра, шуршащего для забавы разбросанными газетами.

Здесь было одиноко, как в Космосе.

Друзья вышли на круглую площадь, на которой стояли с десяток красных, горбатых, малолитражных автомобилей с надписью «такси».

Сомов наподдал ногой жестяную банку, которая покатилась под брюхо красной машины, ступив на тротуар... И, вздрогнув, застыл, ощутив, что воздуха становится все меньше. Он прислонился к штанге уличного видеофона, вырастающего из асфальта как одуванчик. Замер, боясь двинуться.

– Чего?
– встревожился разведчик.

– Ничего. Нормально.

– Нормально?
– с подозрением протянул Филатов.

– Да, - Сомову не хотелось признаться, как только что ему показалось, будто на него смотрят - зло, холодно. И спрятавшийся было ужас холодной змеей выполз из желудка и пополз вверх, прорубая дорогу панике. Но госпитальер взял себя в руки...

– Давай поглядим, - Филатов отстранил друга от видеофона и приложил руку к расчетному гнезду.

Сомов, вздрогнул, когда послышался тонкий писк, и в воздухе завибрировала проекционная надпись: «Предъявите кредиткольцо».

– Работает, - ошарашенно произнес госпитальер.

– Можно звонить, - Филатов приложил кредиткольцо, адаптированное к местной финансовой системе, к панели. Телефон щелкнул.

«Линия заблокирована», - появилась следующая надпись.

– Железяка, - разочарованно протянул Филатов.